«Глушь русская, уральская, тугая…» / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Разговор Гамлета с Розенкранцем или Гильденстерном

«Вся Дания – тюрьма» Весь мир – тюрьма.

«Но Дания в ней худшая из камер»

Что Виттенберга каторжная тьма

тебе светлей казалась? «Там не нами

построена тюрьма» И что с того?

«Мы не в ответе за чужие камни,

там только жертва – здешний спрос другой,

и вдвое значит участь тяжела мне».

***

Зимние сумерки. Голос Бога.

Грузные ангелы вдалеке

входят в задумчивое пике

над знакомым им с детства престолом Бога.

Голос крепнет от свиста вьюг,

осторожной походки, сутулых плеч,

попыток спрятать, забыть, сберечь,

прикрыть собою, сбежать на юг.

Вера гремит на своей латыни.

Холод. Вода как камень тверда,

пройти по ней не составит труда,

как когда-то бродилось Божьему Сыну.

Это вера севера. Год за три.

Закрывай свои книги – уже темно,

Может, Русь и крестили, но так давно,

и устроен по-варварски третий Рим.

Николай II

Иудушка, темна твоя погибель,

и косточки искали сколько лет

по всем лесам, осинникам страны,

елеем омывали, что нашли,

проплакали холодными слезами

и вытерли сух-насухо – лежи,

святой и мертвый, не боясь соседства

с властителями, блудный власти сын

и пасынок России… Здесь злосчастье

и мученичество так мало значат,

почти что всем доставшись…

2. Ходынка

Народу подавили… Быдло пёрло,

как озверев. Смерть, смерть, ещё, ещё –

подарки царские России нищей.

За пятачок несчастный удавись,

сомнись и сгинь – вот нам святая смерть,

бессмысленная, чистая. Когда

придет час, я вот так же, чтоб без лжи,

за пряник, пятачок, глоток сивухи

и, может быть, за самоё Россию –

вот так, кишки наружу, больно так…

Вот так он представляет о России

исконной, настоящей; пьяный плут,

юродствующий, но спасает, держит

наследника, династию – вот это

народ, поддонной силой полн; черна

насквозь Россия – хлад и смрад, вода

мертва в ней льётся, мутная, сивушна,

горька, чиста, пройдя сквозь горе, ад,

метаморфозы всякие, горюча.

Смех, плеск её послушай, пей её,

по вкусу как живую.

Сух день не наш, не лезет всухомятку

жизнь русская…

Народ идёт на площадь, – мирный бунт

всегда окончим кровью, – погубив

Россию или ей двенадцать лет

для жизни предоставив… Мирный бунт,

народа голос, сорванный от крика

истошного. И кто тот доблий муж

кровей великих, царских, кто пойдёт

волнам, ветрам навстречь, кто усмирит

стихию озверевшую? Иди:

так Бог хранит, так прямо путь выводит

к спасению – доверься, по водам

кипящим шаг да шаг, шаг, русский бог

хранит тебя – иди: ты должен сам…

Как проиграть макакам косоглазым

смогли войну? Какой-то Куропаткин

как смог судьбы России превозмочь?

Впервые, значит, отступился Бог

и страшной славы дал нам.

Русский флот

на дно шёл, становился строем там

победным, атакующим. «Варяг» –

позор и слава парусА его,

плывущего в Историю.

Франц Фердинанд убит. И надо ж было

ввязаться ради полуправославной,

полутурецкой сволочи балканской

в войну! Своих таких же раз видал

союзников на площади январской

с иконами да бомбами – они

все патриоты! Бойся патриотов,

их плотоядной, радостной ухмылки:

ты сам им станешь плох, им станешь дичь,

мешать им станешь в их святой любви

к стране и смерти. Бойся патриотов

своих брезгливей, больше, чем балканских.

Война застыла, замерла, уснула,

ворочается, давит тыщи тысяч,

заспав, державы губит – нас и их.

Хотя бы смерть, атака, хищный газ,

по небесам крадущийся! Но выход

нашёлся обоюдный – вниз, во тьму,

в самоубийство, в революцию,

в позор и хаос…

Ах, Вильгельм, зачем

мы развалили страны наши…

Брест

и Веймар – побратимы города.

Не дожил Франц Иосиф, слава Богу…

Измученное, бледное лицо,

шинелька фронтовая – жаль, никто

не может на себя взять груз России,

её грехов. И ты не можешь, но

берёшь.

Не прыткой же придворной камарилье,

не храбрым, туповатым генералам,

не думским краснобаям, горлопанам,

не этому же русскому народу

поднять такое, выдержать!..

Прости их Бог, не знают, что творят,

не ведают – ты знал, был должен знать:

такое дело трудное твоё –

знать, понимать, казнить, бесстыдно править,

блюсти страну, и пусть все те, кто может

позволить себе стыд, клянут, брюзжат.

Твои другие, худшие условья

действительности, нравственности – как

не позавидовать их лёгким бременам,

удобным…

10.

А всё могло, должно было иначе

случиться: баснословно долгий срок

счастливейшего царствованья, век

златой, серебряный;

промышленность растёт

как на дрожжах – богатством богатеем;

война прошла, расширила границы

страны, её главенство утвердила

во всей Европе; ровен дух народа,

медвян и чист; стал просвещён и прост

мужик; земля родит, тучнеет стадо,

косматым одевается руном

и грузнет молоком.

Чего ж такого не хватило нам?

11.

Единственный в России европеец –

правительство, благИ его пути,

прямЫ и к свету. Худший русский царь,

бессильный деспот – что, он тоже к свету,

ко благу, так ли? – Так. – Как верным быть

такой плюгавой мрази? – Надо быть.

Быть верным, презирая, ненавидя

его, его страну, быть верным лучшей

и невозможной, ложной доле русской.

12.

Не слишком ли тут хорошо для смерти?

Глушь русская, уральская, тугая,

убийцы, как на выбор, на подбор,

низки и крутолобы; сходишь вниз

торжественный, волнующийся чуть –

и вот она, история, вот Бог,

его суровость, выход прямо в рай,

в свет белый, чистый – и не страшно было б,

когда б один. Зачем же, Боже, всех

неволишь на святой, проклятый путь?

На что они Тебе? Оставь их так.