№37 Александр СОЛОВЬЁВ (Россия, Москва) Поэтическая страница

Земля церквей (Дунилово)

Земля церквей, соборов, колоколен –

Как будто Божий в ней витает дух.

В ней каждый угол будто бы намолен,

Гонимый пламень веры не потух.

В молитве можно здесь уединиться,

Но сердце и душа – напополам:

Скудеют сёла, некому молиться

И некому поправить Божий храм.

Жемчужины России закатились

В разлившийся забвенья водоём.

На откуп времени, иль в Божью милость

Мы храмы брошенные отдаём.

Душа земли (Вичуга)

От крупных рек и шумных трасс вдали,

Здесь вездесущие туристы редки,

И тяжек вздох отеческой земли,

В которой отдыха не знали предки.

Трудами эти праведны места –

Здесь пряли лён, на славу ткали ситцы,

Теперь развал, и жизнь совсем не та

Вдали от ставшей мачехой столицы.

Пусть главы храма чуть обновлены,

Но тлеет обескровленное тело.

Душа деревни, города, страны,

Душа земли повсюду оскудела.

Катунки

По воде ли, по дороге

Будет твой проложен путь –

Обязательно на Волге

Заглянуть не позабудь

В стародавнее селенье,

Где средь сёл иных простых

Живо доброе моленье

В память муромских святых,

Чтивших свой очаг семейный.

Если дорог он и вам,

Загляните непременно

В обновлённый светлый храм.

Здесь, в селении Катунки,

Облака поют псалом –

Словно ангел божьи струнки

В небе трогает крылом.

Гороховец

Приезжаем наконец

В городок Гороховец.

Чьей-то будто бы игрою

Он сховался под горою.

Здесь построили купцы

Не усадьбы, не дворцы,

Не хоромы-терема,

А диковинки-дома.

Сходят домики к реке,

Ну а храмы – ввысоке –

Забираются на кручи,

Чтоб прогнать в ненастье тучи.

На Пужалову на Гору

Заберись в любую пору –

Вид захватывает дух,

Перезвоны ловит слух.

Здесь с зарёй клубится рано

Млечность сонного тумана,

И баюкает река,

В зыбке-лодке рыбака.

Мысль его не потревожу, –

Сам свою судьбу итожу.

Снова на гору взберусь –

Погляжу на Деву-Русь…

Вот она – земля-краса!

Облака как паруса,

И леса… леса… Леса

Укрывают край земли…

Там мечта моя вдали

Где-то тает… Вдаль смотрю

И свечой души горю.

Клязьмы тихое движенье

Чуть качает отраженье

Небольшого городка

Сквозь застывшие века…

Вязниковский венец

Средь красот всех городских

Я влюбляюсь в это место.

Сердцем я ему – жених,

А оно мне – как невеста.

На высоком берегу,

Где река лежит подковой,

Я минут не берегу,

К горизонту взгляд прикован.

Краем сизо-голубым

Лес, как море, с небом соткан.

Сам собой возникший гимн

По небесным льётся ноткам.

Взгляд ревниво возбуждён –

Ищет Золотую Гриву*

Там, где ласково влюблён

Ветер в зреющую ниву.

Как купель небес – река!

Души полнятся мечтою,

И из дали в даль, в века,

Облака плывут фатою.

Сердце – крохотный птенец –

На мгновенье замирает…

Здравствуй, Вязники-венец! –

Говорю родному краю.

Золотая Грива – название деревни, расположенной

В заречье, на левом, низком, берегу

Клязьмы, церковь которой видна

с высокого берега, на окраине города,

любовно называемого венцом.

Где ты, поле Куликово?

Благословенной памяти река...

А мысль – как растревоженная рана.

Качает разум колыбель тумана,

Объявшего столетий берега.

Хранят предания немало битв:

Там – враг разбит, тут – сами мы разбиты,

Час славы звонок, страхи все забыты,

Дух ратный крепнет силою молитв.

Забыть, иль помнить, помнить, иль забыть?

Кто жалом смерти в битве поцелован,

Но чудом жив и  к ужасу прикован,

Как может чувствовать и как любить?

Воспоминаний ратных страшен лик!

Мы памятью себя извечно раним –

И вот уже забыто поле брани,

Беспомощно о нём кричит кулик.

То поле, где всяк кровью напоён,

Ещё живёт в сказаниях и в книжках,

Но Красный Холм и Поле на Кулишках, –

Всё в бездне разомкнувшихся времён.

И сцены битв на штукатурке лет

Всё более подобны древней фреске:

Все тени жути мягче и не резки,

В палитре согласованнее цвет.

Когда бы нам с небес Ваш глас кричал,

Погибших души – лебеди Непрядвы, –

Что зарастает лебедой неправды

Святой земли последний Ваш причал!

Где памяти туман слёз хрустали

Росой роняет в стонущем просторе,

Несметным ратям всем найдётся поле

Среди безбрежья плачущей земли…

Империи последний бал

Всего два года, как двадцатый век

Подвёл черту столетию былому.

Страстей грядущих был ленив разбег.

Разлил модерн на улицах истому.

В ту пору костюмированный бал

Был царственным объявлен повеленьем.

О, сколько празднеств Петербург видал,

Но это принял с воодушевленьем!

Конечно, балом свет не удивишь,

Но в приглашеньях отмечалось даже,

Что вход дозволен был в костюмах лишь

Семнадцативековых персонажей.

И вот паркета блеск и блеск зеркал!

Три ночи торжество не утихало!

В костюмах свет себя не узнавал,

Дворянство здесь в историю играло!

Княгинь Великих просто не узнать –

Кто в княжьем, кто в боярском одеянье!

Кругом всё царские вельможи, знать!

В кокошниках "с иголочки" крестьяне!

Вон там – сокольничий! А вот – пушкарь!

В балах такого не видали прежде.

А вот и сам, с семьёю, государь –

Являет роскошь царственной одежды.

Здесь всё – парад! Показ старинных мод!

Как будто вышло прошлое на сцену.

А где-то стачку объявил завод,

Ряд новых партий вышел на арену.

Всё это там, за темнотой окон,

За плотной мягкой бархатною шторой.

Там вьёт метель неписаный закон,

И пишет мрак парад своих историй…

Надломленное будто над страной

Безумной силой раздвоилось время,

И эта чувства времени потеря

Свой правит бал безудержно-шальной.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В былом тот бал, и вихрь грозных лет…

Лишь эхом миновавших тех событий

О пышном бале сохранился след

В листах бесцветных строгих фототипий.

Случай на балу московского Дворянского собрания в 1835 году

Забавный случай вдаль ушедших лет

Ещё хранит истории преданье…

…Вновь блещет зал Дворянского собранья:

На бал собрался весь московский свет.

Ах, этот бал! Всегда одно и то же! 

Всё сплетни, смех, меж музыки игрой.

Растерян наш лирический герой –

Всё партию сыскать никак не может.

И в этот  раз не вышло ничего.

В раздумьях он спускался к вестибюлю:

"Что ж, время есть ещё. Бог даст, к июлю…"

В тот самый миг, не видя никого,

Как мотылёк, что с лёгкостью резвился,

Созданье милое летит стремглав…

Но, боже мой! Внезапно длинный шарф

За пуговицу фрака зацепился.

Два пленника повязаны шарфом,

Застыли, изваянием Кановы.

Свет после забавлялся вестью новой:

Вот оба в положении смешном!

Отчасти сцена та была потешна:

Сконфузившись, он нервно дёргал нить,

От фрака шарф пытаясь отцепить,

И, будто вспомнив, произнёс поспешно:

– Прошу простить, представиться забыл:

Бахметев Николай, а Вас, простите?

О нет! Прошу Вас! С места не сходите!

Ещё не всё! И сквозь внезапный пыл

В ответ услышал: "А меня – Варвара".

"Да что же шарф не выпутать никак!

Быть может, это всё – мне свыше знак?"

И в голове мелькнуло: "чем не пара?"

И встретив взгляд невольной визави,

Угадывал в нём будто те же мысли…

Раздумья тихо в воздухе повисли,

Он мысленно сказал себе: "не рви!"

И далее всё делал осторожно…

Она сомнений вся была полна:

"А что Мишель? Ужели я должна

Его предать? Нет, право, невозможно

Об этом думать! Ведь она ему –

Сомненья нет – была так симпатична.

Но отчего же он так неприлично

Себя ведёт? Кто скажет почему,

Он так смеётся в каждом разговоре,

Как только вдруг заходит речь о ней?

Ах, надо полагать, ему видней!

Но как понять: мы в дружбе или ссоре?

И кто ответит, что ж так тянет он? 

Ведь мы, помилуйте, давно не дети.

Ах, кто, скажите, всё же мне ответит:

Мишель играет мною, иль  влюблён?"…

– Ну вот, Варвара, Вы теперь свободны…

– Ах, Вы уверены? – спросила вдруг она.

И голова кружилась без вина…

– О, да!.. А что, шарфы так нынче модны?

Спросил он вдруг, сам не успев понять

Весь потаённый смысл её вопроса.

Ещё бы! Это ведь совсем непросто –

Кипенье чувства мысли подчинять.

Ещё не раз потом они встречались.

Он всю весну ухаживал за ней,

И вот, уже к исходу майских дней

Влюблённые друг с другом обвенчались.

Не раз, давая пищу для молвы,

Их брак, увы, так и не стал счастливым.

Супруг её на редкость стал ревнивым,

Но, то история уже другой главы…

Примечание: в основе сюжета стихотворения – исторический факт встречи Николая Бахметева – состоятельного помещика, активно посещавшего с начала 1835 года балы с серьёзным намерением подыскать себе невесту, и Варвары Лопухиной – одной из возлюбленных М.Ю.Лермонтова (Мишеля). Исследователи творчества поэта связывают с Варварой Александровной Лопухиной целый ряд его произведений. По свидетельству современников, поэт расценивал брак Вареньки (как её называли окружающие) и Бахметева как "измену" и, не скрывая, переживал происшедшую перемену отношений. Известно также, что в замужестве

В. Лопухиной из-за нетерпимого отношения Бахметева пришлось уничтожить все адресованные ей письма Лермонтова.