Альбина Янкова - член Союза писателей России, член Академии православной Антологии, лауреат Золотой Есенинской медали.
 Наваждение
Небо у горизонта слегка посветлело. Город ещё спал. Только от станций локомотивных депо, после нескольких часов ночного отдыха, прогибая рельсы, загрохотали пригородные поезда. Подбирая редких пассажиров на станционных платформах, потянулись в столицу за новыми пассажирами.
В зале ожидания одного из вокзалов вытянув во всю длину ноги, сидели два молодых парня и девушка. Прихлёбывая пиво и вяло, растягивая слова от усталости, ругали железнодорожников и всех, кто связан с движением поездов.
Но вот электронное табло засветилось и они, оживившись и заговорив громче, двинулись на платформу занимать вожделенные места. Для столь раннего часа собралось достаточно много народа. Лето – пора дачников, рыболовов и тех, кто, погуляв по ночной столице, возвращался восвояси.
Подметая дорогу клешами брюк, девчонка, худая как щепка, с оголённым пупком и футболкой, вывернутой наизнанку, подавала реплики своим спутникам:
– Ну, чё вы там тянетесь?! О, Ден, давай держи Кира, он опять за клинским ломанул!
Действительно, один из парней, чуть отстав, бормоча что-то невнятное и задираясь к прохожим, вдруг резко повернул на 180 градусов и спокойно пошагал обратно к вокзалу. Другой, догнав его, развернул по направлению к электричке и, слегка подталкивая, повёл к вагону. Девчонка, не дождавшись их, зашла в тамбур и, выглядывая оттуда, неуклюже махала им рукой:
– Давайте быстрее! Сюда, сюда, здесь народу немного!
А народ и не торопился в этот вагон. Видя подвыпивших молодых людей, все проходили в следующие вагоны. Кому охота в такую рань создавать себе проблемы, нарываясь на непредсказуемость ребят?! Когда тебе самому далеко за тридцать и в душе ты хоть и чувствуешь себя молодым, всё-таки, встретившись лицом к лицу с юностью, возникает мысль, что ты таким не был.
Поезд, набирая скорость, стучал колёсами. Вальяжно раскинувшись на лавке, молодёжь вела беседу. Язык, как балалайка беспрестанно «блякал». Казалось, если это слово не произносить вообще, то разговор закончится сам собой. Но вот покачивание электрички и раннее утро притушили беседу ребят.
Кир, а точнее Коля Киреев, тот, что неожиданно хотел сменить направление, иногда привставал с сидения и громко выкрикивал, глядя поверх голов редких пассажиров:
– А кто пойдёт за клинским!? – девушка, шумно вздыхая, сажала его обратно. А он ещё пару раз, тыкая пальцем в сидящих людей, властно спрашивал:
– Ты?! А может быть ты?! – но потом, отвернувшись к окну, смотрел на зарождавшийся день, его белёсые ресницы смыкались, и он начинал дремать.
Другой парень, черноволосый, крепкий, симпатичный, давно уже пытался уснуть, но выпитое пиво никак не хотело приживаться – его мутило. Тошнота то накатывала противной волной, то отступала. Он прекрасно знал, что 3-4 бутылочки пива это для него только разминка, так как пиво без водки – деньги на ветер. Но тот «косячок», что выкурили они с Киром накануне, давал о себе знать. Друга пробило на идиотскую рекламу, а у него самого просто ещё не совмещались вместе алкогольные напитки и остатки после той самокрутки. Парень упорно не хотел открывать глаза. В такие минуты всё было постыло. Он обострённо начинал чувствовать, болезненно реагировать на всё, что его окружало.
Вот напротив него сидит Сара. Даже с закрытыми глазами он знает, что сейчас она тупо пялится в окно, и волосы, сосульками спадающие на глаза, покачиваются в такт движения электропоезда.
Ден знает её с самого рождения. Они с ней из одного дома. Даже когда-то в детский сад ходили вместе. Это тогда её и «окрестили» Сарой. Воспитательница просила громко назвать её свою фамилию, и девочка произнесла первую её часть ясно и внятно, застопорилась на окончание, получилось: громко – «Сара» и совсем тихо – «чева». Вся группа так ее и звала Сара, забывая, что зовут ее Катя.
Из всей этой троицы самое нормальное семейное положение было у неё, у Кати Сарычевой. Жила она с отцом и матерью, была примерной девочкой, хорошо училась, но вот почти пять лет назад родилась сестрёнка – слабенькая и болезненная. И мать все силы приложила к выхаживанию младшей дочери: больницы, санатории, постоянно какие-то процедуры в поликлинике. Её матери не доставало сил охватывать вниманием старшую дочь. Учёба заброшена. Её, некогда ходившую в примерных ученицах, еле-еле перевели в одиннадцатый класс. Всё её время занимала новая компания – Коля Киреев и Денис Кофман, за которыми она таскалась на все тусовки. Она даже самой себе не хотела признаваться, что была без ума от Дена. Он ей казался таким сильным, самостоятельным, в общем, на языке молодёжи можно сказать одной фразой: «Я тащусь!»
От отца Ден унаследовал фамилию, красивые карие глаза, смуглую кожу, хорошую фигуру, ум и ту внутреннюю силу, которая пока помогала выдерживать любые жизненные передряги. А для его лет передряг хватало.
Давным-давно Ниночка Прохорова – его мать, была хрупкой и милой девочкой; страдала от постоянных пьянок родителей и всеми силами стремилась вырваться из дома. И когда её пригласил покататься взрослый парень из соседнего двора на своём мотоцикле, не раздумывая села и поехала. Домой вернулась через три дня побитая и изнасилованная. Родители, устраивая пьяные дебоши на кухне, даже не заметили отсутствия дочери. А Ниночка, забившись в угол комнаты, впала в депрессию.
Но её не оставили и не забыли те подонки, что измывались над ней целых три дня. Свободно войдя в дом, так как у Прохоровых и замков то не было на дверях, то все были выбиты по пьянке, сделали ей коммерческое предложение: как только ей исполнится шестнадцать лет, (а это событие должно было произойти через две недели), они помогут ей устроиться горничной в привокзальную гостиницу их городка. Конечно со всеми вытекающими последствиями, то есть интимными услугами для некоторых постояльцев. Выбора у неё не было, а если и был, она не смогла его разглядеть в своём подавленном состоянии.
Через две недели за плечами у неё были восемь классов средней школы, в кармане новенький паспорт и гнетущая перспектива.
Почти два года трудилась она на своих «благодетелей». Через некоторое время в их гостинице остановился молодой и очень симпатичный юноша. Как выяснилось позже, он прибыл на физико-математическую олимпиаду областного масштаба. Ниночка ранила его сердце своим тихим и невинным личиком. И их бурный гостиничный роман, длившийся всю олимпийскую неделю, вылился в грандиозный побег. В состоянии, какого-то аффекта, Ниночка обрела силу красноречия и, заявив, что она круглая сирота, а ей так нужна поддержка, понимание, любовь, раскрутила Эдика Кофмана на предложение руки и сердца.
Он увез её в свой город, представил своим родителям, но...
Родители не поняли его страсти, разглядев в девушке ту червоточину, которую по молодости не смог разглядеть их сын. Эдик проявил мальчишеское упрямство и юношеский максимализм. Он не хотел оставлять свою избранницу и, хлопнув дверью, на долгие годы прервал всякое общение с родителями.
Эдик и Ниночка расписались. Он взял на себя в свои двадцать лет всю ответственность за семью. Перевёлся с дневного отделения института на заочное, устроился в школу на полставки вести математический кружок, подрабатывал репетитором у первокурсников, снял комнату для своей любимой, осыпая её знаками внимания.
Ниночка потихоньку стала выходить из своего анабиоза. Первые три года их совместной жизни омрачались только тем, что иногда на студенческих вечеринках Ниночка перебирала лишнего и начинала не очень скромно себя вести. Эдик извиняясь за свою супругу быстренько уводил её домой. Дома, запираясь в туалете коммунальной квартиры, Ниночка доставала из-под ванны н.з. и хлестала портвейн прямо из горла. Потом обнимала унитаз и засыпала.
Эдик со своим математическим складом ума, так и не оставивший свои научные изыскания, не мог понять: «Зачем молодой женщине так вести себя!? Не контролировать себя!?» Его голова была забита научными поисками, неуёмной жаждой знаний.
Эдику предложили аспирантуру, а Ниночке врач-гениколог предложил аборт, найдя кучу противопоказаний по состоянию здоровья для родов.
Первый их скандал произошёл после трёх с половиной лет их совместной жизни, когда, вернувшись из аспирантуры с радостной новостью, что ему скоро дадут однокомнатную квартиру за его выдающиеся способности, он нашёл на диване невминяемо-пьяную жену. На его вопрос о том, почему так всё произошло, она, расплываясь в гримасе, проревела хриплым голосом, что беременна. Эдик нахлестал её по щекам, приводя в чувство. Она брыкалась и царапалась.
Институт, аспирантура – всё, чем он жил, было заброшено. Действенный и энергичный, он положил все силы, чтобы его ребенок родился. Добился однокомнатной квартиры, сделал ремонт и, встречая долгожданного сына из роддома, привёз их в новое, им обустроенное гнездо.
Казалось, для Ниночки роды пошли на пользу. Её личико снова засветилось какой-то наивностью и чистотой. Она даже перестала огрызаться на мужа за каждое сказанное им слово, виновато прося его назвать сына Денисом.
Малыш был на удивление спокоен и за полгода своей жизни не доставлял родителям особых хлопот. Эдик стал подумывать, что мог бы вернуться в аспирантуру, к своей работе. Его помнили и ждали там. После первого своего выхода «в свет», вернувшись домой, он увидел немного странное поведение жены, но подумал, что ему показалось, ведь запаха алкоголя не было.
Супруги обсудили дальнейшую жизнь, и Ниночка дала ему добро на то, чтоб возвращался в аспирантуру. Для Эдика полуторагодичный перерыв был толчком для ещё большего погружения в свою науку. Ниночка была предоставлена самой себе и подрастающему ребенку. Но та червоточина юности, разъедая её, дала толчок к гниению. Ей, пившей огуречный лосьон, чтобы не было запаха, в какой-то момент надоело это; и, отведя сына в садик, она встала в длиннющую очередь винного магазина, так как было время, что такими методами (запрета продажи алкогольных напитков) боролись в стране с алкоголизмом.
Эдик, найдя дома пьяную жену, был потрясён! Ему казалось, что всё уже в прошлом и у них нормальная и здоровая семья. Но жена, одержимая «зелёным змеем», не хотела принимать в лоно семьи супруга. Она выкрикивала такие вещи, что волосы у Эдика стали шевелиться на голове. Он не верил, ну старался не верить в её исповедальный бред. Взяв трёхлетнего сынишку на руки, он, выходя из квартиры, услышал слова, которые перевернули всё самое доброе, что он испытывал к этой женщине. Она кричала, что это не его сын!!! Конечно, Денис был его уменьшенной копией, но Эдик встал на зыбкий песок сомнения.
Его с трёхлетним сыном приютила у себя, в шикарной профессорской квартире своего папы, сокурсница по аспирантуре. Через два дня он, придя домой, оставил мальчика его матери и навсегда исчез из жизни Ниночки….
На Дена опять накатила волна противной мути. Он мучительно подумал: «У, ё, как всё обыдлело!», и крепко выругался про себя.
Поезд тормозил, останавливаясь на какой-то станции. В вагон вошли несколько пассажиров. И в тот момент, когда двери со свистом закрывались, Дена вывернуло наизнанку. Сара, взвизгнув, вскочила с ногами на сиденье, Кир встрепенувшись от сна, стал осматривать свои джинсы, не испачкались ли:
– Ну, ты, козёл! Ну, ты, блин, даёшь!
Денис, передёрнувшись и сплёвывая тягучую и противную слюну, прорычал:
– Сваливаем отсюда!
Расталкивая людей, не прошедших и стоявших ещё в проходе, они двинулись в следующие вагоны, ругаясь и хрипло гогоча.
– От тебя воняет, как из сортира. – Сара пыталась найти у себя в кармашке плотно прилегающих к телу лиловых брюк салфетку или носовой платок.
Кир скаламбурил что-то о пиве и его последствиях и радостно крякнул от своей шутки. Денис, рассекая воздух грудью, шёл по вагонам, колыхаясь из стороны в сторону, как во время корабельной качки. Проходя очередной вагон, он увидел увесистый рюкзак, лежащий на сидении, из него торчала пластмассовая полуторалитровая бутылка минеральной воды. Выхватив из рюкзака бутылку, не останавливаясь, открыл её и стал умываться, плескаясь брызгами во все стороны. Пассажирка, которой принадлежала эта жидкость, начала возмущенно предъявлять претензии, но Кир пропустив вперёд Сару, обернулся к возмущавшейся женщине, выпятил нижнюю челюсть и, приняв устрашающий вид, рявкнул ей в самое лицо:
– А-а-а-а-а-м!!!
В конце вагона поднялись несколько мужчин, преграждая путь расшумевшейся молодёжи. Ден спокойно поравнявшись с ними, тихо и угрожающе сказал:
– Папаша, если ты меня разозлишь, тебе хана!
– Ах ты, молокосос! Наглец! Думаешь, на вас, вот таких, управы нет?! – мужик хотел схватить Дениса, но тот ловко увернувшись, прошипел больше для себя, чем для кого-то: «Ну, я предупредил!»
Отступив на несколько шагов, быстро засунул два пальца в рот и, опорожняя нутро, изрыгнул остатки переваренной пищи на впереди стоявших мужиков, потом, взявшись за спинки сидений резко ударил двумя ногами в грудь впереди стоящего. Мужик рухнул на остальных. А ребята, как молодые козлы, проскакали по спинкам сидений к выходу. То, что было после этого, они уже не слышали, ломанув вперёд.
Немного отдышавшись, Сара высказала мысль, что могут придти с дорожной милицией. В подтверждение её слов двое ментов спешно прошли мимо них.
– Это по нашу душу, Ден!
– Сам знаю.
– Ну, тогда давай изыскивай выход… План есть?
– План говоришь?! Да у меня целый коробок плана! – брызнув дружным хохотом, они устремились к выходу, в тамбур, так как электричка уже тормозила, останавливаясь на очередной станции.
Через дверное стекло ребята видели, как спешат воздать должное хулиганам люди в форме, окружённые возмущёнными пассажирами, но… тщетно.
Подхлёстывая себя словами, похожими на помои, троица спрыгнула с платформы, скрылась в придорожных кустах и уже из этого укрытия стала бросать камни в хвост уходящему поезду.
До дома им оставалось пройти километров пять пешком, пришлось выйти раньше на одну остановку.
Выйдя на шоссе и перебрасываясь редкими фразами, они двинулись по направлению к дому.
Денис шёл немного впереди. Впрочем, если он и собирался со своими сверстниками, то всегда был немного впереди. Он мог первым ударить в уличной драке и первым сбежать, если ход драки был предрешён не в его пользу. Он не был ни слишком умным, ни слишком хитрым, просто жизнь научила его немного раньше сверстников – выживать.
Кир уважал своего «другана» за то, что тот мог его – Кольку – вовремя вытащить из какой-нибудь неприятности. Как это и было в их первую встречу, когда они ещё совсем сопливыми мальчишками лазали после уроков прямо под окнами школы в люки теплотрассы нюхать клей или ещё какую-то дрянь. Колька отключился и упал на трубы, из которых бил горячий пар. Пар разъедал лицо и руки. Денис приложил неимоверные усилия над собой, чтобы реально включиться в происходящее, и вытащить Кольку на поверхность. Ему потом долго вспоминались воспалённые глаза Кира в каком-то красноватом тумане.
После этого решили завязать с нюхачеством. Правда, Денис поспорил перед этим со своим корешом на пачку сигарет, что Кир завяжет со всеми токсическими веществами. Курили потом эту пачку вместе с Колькой, но тот и не догадывался, откуда сигареты. У него – Кольки – был старший брат, который мог снабжать сигаретами, а Денису приходилось рассчитывать только на собственные силы. Мать, если и покупала себе сигареты, то держала их в кармане драного и замызганного халата, который носила на своём обрюзгшем теле.
У неё давно уже с сыном была холодная война. Из маленького мальчика, на которого можно было цыкнуть, чтоб не вмешивался во взрослые дела, когда они с дядей заняты, он превращался в мужчину со своими взглядами и претензиями. Претензии сын высказывал грубо и резко. Сердце Ниночки сжималось, но разум восставал, она начинала орать на него, брызгая слюной от возмущения. Но Денис не выдерживал такого давления родительницы и давал решительный отпор. Он терпеть не мог, когда она напивалась, приводя в дом вонючих, бомжеватого вида мужиков, мог даже ударить её за то, что она, распустив слюни, громко и монотонно ведёт трёп с давно храпевшим на полу собутыльником.
Всё нутро его восставало против чего-то грязного и липкого, но выразить свою мысль словами он не пытался, другой жизни не помнил.
Имея определённый талант делать что-то своими руками, он, подрастая, пытался навести дома какой-то порядок. Подзаработав денег на мытье машин и уборке мусора после ремонта квартир, парень купил дешёвенькие обои и обклеил комнату, хоть так прикрывая убогость обстановки и борясь с грязью. Но мать этих новшеств не одобрила. После грандиозной домашней разборки она перенесла диван на кухню, запретив сыну заходить на свою территорию, попрекая его отцом:
– Весь в папашу своего!!! Чистюля!!! А ты, как все поживи! В дерьме этом! … У, вымахал! Чистюля!…
Сын и вправду рос на глазах. Отзанимавшись какое-то время в секциях карате и самбо, раздался в плечах, окреп в руках. Иногда мог, как волчонок дерзко выйти на охоту, выйти на путь разбоя и грабежа, не задумываясь о последствиях. А именно: подкараулить в тёмных переулках припозднившихся граждан и припугнув увесистыми кулаками отобрать содержимое карманов и сумок. Мучила ли его потом совесть, был ли у него страх быть пойманным – нет, он просто не думал об этом.
В последнее время в отчаянной головушке засела одна мысль – Денис хотел лечь спать бедным, а встать богатым, чтобы купить небольшую квартирку и жить отдельно от всё больше раздражавшей его мамаши. Неплохая мысль, когда тебе стукнуло семнадцать лет, когда через год протрубит труба, призывая в армейский строй, когда за плечами ни профессии, ни работы, ни образования. Впрочем, аттестат об окончании девяти классов ему всё-таки выдали.
Даже сейчас добираясь до дома по всё больше прогревающемуся от солнца шоссе, после ночных трясок по дискотекам Москвы, Денис думал о том, где можно добыть денег. В голову лезли грандиозные планы.
Он подумал: «Может, жениться на Саре, ну то есть на Кате?! А что, мы даже, по-моему, как-то переспали с ней на какой-то тусовке… Правда, я не очень хорошо соображал после выкуренного косячка…» Немного отстав, он стал приглядываться к девушке: «А что, козьи глаза, ноги как спички – ну вообще ничего». Но, поразмыслив ещё пару минут, Ден оставил эту затея. У Кати Сарычевой хоть и была трёхкомнатная квартира, но в ней жили, помимо самой Кати, её родители и сестра.
Он перевёл взгляд на Кира. У Кира была хорошо упакованная двухкомнатная квартира в новом, престижном микрорайоне. И жили они с матерью пока вдвоём, но это только пока. Отец «гостил» на Колыме, а старший брат уже третий год шил телогрейки на зоне.
Мать Коли Киреева ловко и быстро развелась с мужем, смогла переписать на себя всё движимое и недвижимое имущество, дабы оно не было конфисковано ни по делу супруга, ни по делу сына. Потом разменяла большую трёхкомнатную квартиру в старом микрорайоне, где они жили по соседству с Денисом, на двухкомнатную, поимев при этом приличную доплату. Всю жизнь, проработав в буфете паршивого ресторанчика, она могла мастерски отмазаться от разных налогово-ревизионных проверок, и как сорока-воровка тащила всё в своё гнездышко.
Колька пошёл в мать только рыжей шевелюрой и тем, что был падок на разные увлечения. Он был байкером и рассекал на стареньком мотоцикле, разукрашенном черепами, но, вывихнув ногу в очередной канаве, поостыл к этому увлечению. Был дигером и обследовал городские сети подземных коммуникаций, но, попав в систему канализационных стоков, оставил и это занятие. Теперь Кир побрил свои рыжие кудри и спрятал лысину под бейсболку. Он был увлечён движением скинхедов. Несколько дней назад взахлёб рассказывал Дену, как они «отмочили» одного чёрного прямо на городской площади.
У Дена мелькнула мысль: «Может, правда, тряхнуть чёрных?! Но, как?!» Придя домой и рухнув на диван, он под доносившееся с кухни монотонное зудение подвыпившей матери, стал предаваться приятным мыслям о несметном богатстве. Ведь каждый в глубине души мечтает, проходя по дороге, найти кейс полный баксов. Оторвала от приятных мыслей ноющая боль в желудке. В последнее время частенько обстоятельства складывались так, что его выворачивало наизнанку рвотой, после этого начинал беспокоить желудок. Но в пятнадцать или семнадцать лет редко обращаешь внимание на такие неприятности.
Желание приобрести квартиру всё больше разрасталось в Денисе, вытесняя все другие мысли. Через несколько дней умственного напряжения у него появилась идея. Но осуществление идеи он отложил до осени, так как лето изматывало жарой и смогом от горящих торфяников. Молодёжь пропадала целыми днями в зоне отдыха или на реке. Когда лето в самом разгаре, то кажется, что оно тянется неимоверно, изнуряюще долго, но как только упадёт первый жёлтый листок, понимаешь, что лето промчалось очень быстро.
Засентябрило. Денис Кофман не оставил своей идеи, своей мечты. Мечта заключалась в том, чтобы приобрести собственную жилплощадь и, как улитка, скрыться в своей раковине от всех проблем.
План его был весь пропитан криминалом. Прогуливаясь между рыночных рядов, Ден видел, как всё большие территории оккупируются «нацменами». Он подумал, а почему бы ему не потребовать выкуп за какого-нибудь малолетнего «Гочу», затащив его предварительно в укромное местечко. Тем самым осчастливить всех, кто будет задействован в этой операции: себя – получив выкуп, родителей – вернув им отпрыска. Понимал: одному эту затею не потянуть. Перебрал мысленно десяток друзей и знакомых и остановился на Кольке Кирееве. Только Киру решил рассказать о своём сумасшедшем проекте. Неделю ходил, ища момента, чтобы сориентировать Кира помочь ему. Потом, приложив все свои ораторские способности, убеждал его, что всё это легко и просто. А к своему убеждению приложил пакетик анаши.
Дальше события замелькали как кадры ускоренного фильма. Пацаны решили действовать логично, а именно: отследить одного из чёрных до его логова, разузнать о семейном положении и заманить имеющегося отпрыска в местечко отдалённое от дома. Сливаясь с толпой рыночных покупателей, целыми днями подыскивали себе нужный объект. Если бы они узнали, что так действует разведка наружного наблюдения, то очень удивились бы. Так как про шпионские страсти знали только по кинофильмам о Штирлице и агенте национальной безопасности. Хотя всё считали фуфлом и выдумкой. Современной молодёжи были больше по душе ренджеры и робокопы, Гарри Поттеры и звёздные войны.
Но безумному плану не дано было осуществиться, все события на каком-то этапе стали развиваться совсем по другому сценарию. Человек предполагает, а Бог располагает.
Денис не важно себя чувствовал. Простыл, таскаясь слякотными и холодными октябрьскими вечерами. Отлёживался дома. Звон разбившегося стекла и вопль матери заставили его вскочить с нагретой кровати. Выяснилось, что мать была не в духе, не хотела пускать ломившегося в окно знакомого собутыльника, но у того тоже настроение испортилось, потому что его не пускали в тёплую кухню. В отместку он запустил камнем в окно. По счастью разбилась только небольшая форточка. Денис набросил куртку на тренировочный костюм и вышел в дождливую темноту. Обошёл пятиэтажку и решил пройтись по тропинке, всматриваясь в придорожные кусты, не спрятался ли там нарушитель спокойствия.
Неожиданный и ощутимый удар в пах сбил у Дениса дыхание. В темноте вечера он не видел ударившего. Забурливший в крови адреналин мгновенно собрал парня в мощный кулак. Он успел огрызнуться двумя короткими ударами, но последующие удары сбили его с ног. Молча, как в немом, кино четверо мутузили ногами лежащего в грязи Дениса. Когда Денис прекратил попытки вставать, пинавшие его ноги остановились. И он услышал приглушённые голоса, говорившие на непонятном ему языке. Мысль в голове Дена вспыхнула яркой и обжигающей вспышкой: «Чёрные падлы!»
Дениса подняли и оттащили в какую-то подворотню подальше от случайных прохожих, и спросили с сильным акцентом:
– Выкуп за тебя дадут!? А?!
Сплёвывая кровь с разбитой губы, Денис хохотнул задиристо и нагло:
– Если только пустыми бутылками!
«Чёрные» загалдели на своём гортанном языке, споря между собой. Денис хотел было драпануть от них, но один из нападавших ловко подставил ему подножку, почти одновременно опуская кулак на затылок Дениса. После этого сознание Дена заволокло туманом.
Он не слышал, как подъехала машина, как затолкали его в жигулёнок и долго петляли по переулкам и улицам, выезжая за город.
Он не слышал, как говорили сопровождавшие его люди, что он – Денис – будет хорошим подарком каким-то дальним их родственникам, которые проживают в объявившей России джихад Чечне.
Он не слышал, как резко остановилась машина, после звонка по мобильному телефону.
Он не знал, что весь мир содрогнулся от скорбного Норд-Оста. Что 23 октября бандой чеченских отморозков был захвачен в заложники концертный зал на Дубровке. Испугавшись тотальных проверок на дорогах, его выкинули из машины на обочину, предварительно связав руки и ноги. Попинали ногами для собственного удовольствия и, дав по газам, скрылись в дождливой темноте.
Как только Денис стал включаться в происходящее, его ровное дыхание сорвалось на удушающий кашель. Он пытался открыть заплывшие от побоев глаза. Через щелочки увидел непроглядность ночи. Тело стал бить озноб. Возясь на ледяной земле в жижистой глине, с трудом протащил ноги через заломленные назад связанные руки. Мысли периодически туманились, и он впадал в какой-то анабиоз. Возвращаясь в реальность, чувствовал, как зверски саднит горло, ноют затекшие ноги и сотрясается крупной дрожью тело.
Первая более ясная мысль, которую он смог облечь в слова, была витиеватой руганью, распространявшейся на всё, что с ним произошло в последние часы.
Чтобы хоть как-то согреться на холодной земле, встал на колени, наклонив голову вниз между согнутых рук. К рассвету был уже весь во власти леденящего тумана, туго соображая, где он находится.
С одной стороны дороги серел мокрый и холодный лес, с другой открывалось унылое поле с редкими колосками жухлой травы. Ни домов, ни столбов с проводами электропередачи – глухая просёлочная дорога.
И всё-таки Денису показалось, что услышал где-то далеко шум работающего мотора. Задирая голову вверх, он всматривался в сумрак утренней дороги. Один глаз закрылся полностью нависшей буро-синей гематомой, а чтобы что-то увидеть другим, надо было запрокинуть голову. От этого запрокидывания кровь в висках застучала с такой силой, что Денис, непроизвольно застонав, ткнулся головой в холодную землю.
Когда он дрался в подворотне с «чёрными», считал ниже своего достоинства крикнуть о помощи, возникала мысль о том, что: «Всё, блин, напоминает кино...» То сейчас, стараясь выползти из кювета на дорогу, хрипел опухшими губами:
– Э-э-э-й!!! По-мо-ги-те!.. – потом опять застывал в клинче, упираясь головой в колени.
Но вот через какое-то время действительно ясно послышался шум машины и на дороге показался громыхающий МАЗ. Если бы Денис не разогнулся и не поднял связанные руки вверх, то машина проехала бы по нему как по незначительному препятствию. Скрежет тормозов и надвигающаяся махина разом заставили отхлынуть кровь от всего, от чего может она отхлынуть, и Денис, заваливаясь на бок, потерял сознание.
Из кабины долго никто не выходил. Потом дверь кабины медленно отворилась, и из неё выпрыгнул огромный бородатый в бесформенном чёрном балахоне водитель. Подняв полы своей длинной одежды, он медленно и с опаской увидеть страшную картину, стал заходить вперёд машины. Увидев связанного по рукам и ногам парня, не сразу решился повернуть его лицом к себе. Тяжело вздохнув и перекрестившись, всё-таки нагнулся и перевернул Дениса. Потом тихо и радостно воскликнул:
– Господи! Слава Тебе, Господи! Живой! – бережно поднял парня и без труда перенёс его в кабину.
Если Денис и пытался открывать глаза, приходя в себя, то всё равно ничего не запомнил.
Сознание его, пытаясь включаться, стало различать какие-то звуки. Ему послышалось монотонное бубнение, и Денис подумал, что это его родительница, отхлебнув добрую порцию алкоголя, изливается словесным поносом перед собутыльниками. И поэтому напряжение, сковывающее все внутренности парня, ослабло, и он из липкого тумана провалился в тяжёлый и глубокий сон….
Все последующие сутки после 23 октября россияне были прикованы к экранам телевизоров. Каждый по-своему переживал захват террористической бандой концертного зала на Дубровке, в Москве.
Колька Киреев, трезвоня в квартиру Дениса, получил от матери расплывчатый ответ: «Погулять вышел».
Кира распирали эмоции, в голове не укладывалось, что это не киношный боевик, что это взаправду: «Обнаглели чёрные!»
Первой к переживаниям Кира примкнула Сара, потом ещё одна девчонка и несколько ребят. Все они, переполненные сочувствием, двинулись в Москву, лично поглазеть и посочувствовать заложникам. Заходя по дороге в дешёвые кабаки, к вечеру были на месте. Милицейское оцепление и многочисленные репортёры немного успокоили ребят. Потолкавшись около часа и не получив вразумительного ответа, когда же освободят наших, молодёжь двинулась в метро. Выплеснуть своё отношение к «нацменам» в общественном месте они не решались. Протрясясь какое-то время в пригородной электричке, ближе к полночи вылили свой гнев у привокзальной палатки, отлупив двух пацанов попавшихся им под руку. Ещё поорали во всё горло песни и разошлись по домам. Колька хотел было зайти к Денису, но, глянув на часы – 2:45, решил направиться к дому.
С трудом разлепляя веки, Денис почему-то боялся, что яркий свет резко ударит в глаза. Но свет из маленького окошечка светил мягко, освещая белёные стены в небольшом помещении с высоченными потолками. Справа от кровати, на которой лежал Денис, была холодная стена, а слева, в глубине комнатки, у окошка, высоко поднятого от пола, стоял столик, несколько икон на нём. Горела, мирно потрескивая, свеча; и кто-то стоял в чёрном до пят одеянии, спиной к нему – Денису, – монотонно читая молитву на старославянском языке. Денис прошуршал осипшим голосом:
– Что это?!. Наваждение?..
Человек, стоявший к нему спиной, обернулся. Это был юноша с такими васильковыми глазами, что даже не верилось, что такие бывают, с лёгким пушком над верхней губой и тонкими чертами лица.
– Не наваждение! Не наваждение! – радостно и негромко воскликнул юноша – Слава Богу! Проснулись!
– Ты, кто?…. эта, как его, поп, что ли?! – просипел Денис
– Нет, что вы! – улыбнулся юноша – Я трудник, тут в монастыре. Работаю во Славу Божию перед армией. Мне через полгода восемнадцать исполнится, вот и решил перед армией потрудиться. Может, потом Господь укрепит, и постригусь в монахи. Ой, что это я разболтался, сейчас отец Герасим придёт проведать, поговорит с вами. Как.. как вы себя чувствуете!?
– А я где?! В этом, блин, как его... в монастыре, что ли?
– Да, в монастыре, в моей келье. Вчера отец Герасим ездил за строительными материалами да задержался, вот и встретил вас…
Дениса пробил удушающий кашель, грудь ломило, горло горело огнём, всё тело ныло от синяков и ссадин, а боль в желудке заставила его скрючиться на кровати. Когда приступ кашля начал немного ослабевать, за толстой дощатой дверью раздались приглушённые голоса:
– Молитвами Святых отец наших, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас.
Юноша, поспешно кинувшись к двери, до конца выслушав молитву, произнёс:
– Аминь. Отец Димитрий, отец Герасим, как хорошо, что вы зашли! Проснулся он! Проснулся!
Первым в келью вошёл мужчина небольшого роста, с редкой бородкой, в длинной чёрной мантии, в высокой, чёрной шапке-клобуке и с большим крестом на груди. За ним, наклонив голову, чтоб не задеть притолоку, богатырь с длинной бородой, тёмными вьющимися волосами с проседью. Келья без того маленькая, в его присутствии стала напоминать спичечный коробок.
Один из монахов, тот, что был поменьше ростом, присел на откуда-то взявшийся табурет рядом с кроватью Дениса и ласково, тихо спросил:
– Здравствуйте, молодой человек. Как ваше имя в Святом Крещении?!
Денис, удивлённо глянув на него, забился в новом приступе кашля, успел только выдавить:
– Слушайте, му…. – если бы он не задыхался от кашля, то с языка сорвалась бы такая фраза: «Слушайте мужики, какое Святое крещение? Мне бы сейчас пару “колёс” или пару затяжек самокрутки, а то очень хреново, а зовут меня, вообще-то, Денис».
Все присутствующие терпеливо ждали, когда Денис сможет заговорить. Прокашлявшись, парень тихо просипел:
– Денис меня зовут.
– А я игумен Димитрий, настоятель этого монастыря, а это отец Герасим. Он и нашёл тебя, Денис, на дороге вчера ночью и пришёл вместе со мной тебя проведать. Вижу я, Денис, ты сильно простужен, постараемся, чтобы тебя осмотрел доктор. Отец Герасим съездит за ним и попросит приехать. Может ты хочешь позвонить домой или кому-то близким, телефон находится в моей келье, как только сможешь, приходи. Андрей тебе покажет, где это.
Юноша с васильковыми глазами кивнул в знак согласия, а отец Димитрий продолжал:
– Монастырь наш находится далеко от города, да и ближайший посёлок в пяти километрах, но к нам приезжают иногда целые автобусы паломников, помолиться на этом святом месте. И ты можешь остаться здесь, пока не выздоровеешь. Ну, не будем тебя больше утомлять, отдыхай.
Отец Димитрий уже вставал с табуретки, собираясь уходить, но тут загромыхал своим басом великан:
– Отец Димитрий, подождите, пусть хоть расскажет, как оказался связанным на дороге, да ещё в такой глухомани. Сколько я натерпелся, думал, что человека загубил! Но, Слава Богу, Господь отвёл! – отец Герасим говорил, раскатисто окая и при этом его длинная борода шевелилась.
Все выжидающе взглянули на Дениса. Но в голове у парня было настолько пусто, настолько чуждо всей окружающей его обстановке, что он не мог ничего сказать.
– Ну, да ладно, – спохватился игумен Димитрий. – Пусть отдохнёт. Пойдём, отец Герасим.
Вслед за ними вышел и Андрей, махнув Денису рукой и прошептав: «Я сейчас!»
Денис лежал на спине, дыхание было жёстким и свистящим. Но всё это временно отошло на задний план. «Вот это – да!» – вертелась в голове одна эта фраза, а в ней и весь букет чувств к происходящему.
Густой колокольный звон раздвинул сумрак кельи. Денис заметался по жёсткой подушке. С усилием разлепив глаза, попросил пить. У него поднималась температура, губы и без того опухшие, потрескались, из них сочилась кровь. Андрей – парень с васильковыми глазами – подал стакан воды и, потрогав лоб Дениса, предложил пару таблеток аспирина – всё, что нашлось в аптечке. А сам, разобрав себе на полу постель, встал на молитву перед затепленной лампадкой. Молился всем святым за некрещёного пацана, привезённого около суток назад, избитого и больного, под сень возрождающегося монастыря.
Трое суток маялся Денис в полубредовом состоянии от зашкаливавшей температуры, наотрез отказавшись поехать в больницу после осмотра обещанным отцом Димитрием врачом. Дениса заклинило на том, что здесь, в монастыре, ему безопаснее, чем в захудалой сельской больнице, где могут найти его те падлы, что избили.
В периоды, когда Денис лежал, тупо уставившись в высокий потолок, превозмогая боль, Андрей, почти всё время находившийся с ним и ухаживавший за ним, начинал вести издалека идеологические беседы. Нет, он не фанатично рекламировал религию, не агитировал в истинную веру, просто не мог понять, как человек, прожив семнадцать лет на свете, не слышал о Боге?!
– Ну, как ты!?. Давай освежу компресс. Я смотрю, ты сильный парень, наверное, занимался какой-нибудь борьбой?! А я вот слабак. Хотя, ты знаешь, обезьяны тоже сильные и трудяги, я думаю. Вон по деревьям же скачут, однако, человеком так и не стали. И что за идиотское учение, что человек произошёл от обезьяны!? Человека создал Бог! Наделил его Божественным даром выбора. Мы не куклы, не марионетки, нет, мы свободны! От нашего выбора зависит и результат, отступил от Бога, получи разные напасти и болезни. Нарушил заповедь, не раскаялся – скорби. Но это только на словах просто, а на самом деле борьба идёт страшная, между тьмой и светом, не киношная, не выдуманная – настоящая... Вот ты в России живёшь, не в мусульманской, не в басурманской, живёшь в Святой Православной Руси, а не крещён! К небу ни глаза, ни мысли не поднимал, думаешь, тебя это не касается, ан, нет, Господь тебя не просто так в монастырь привёл...
– Да, пошёл, ты! Лучше обуться дай в чего-нибудь, в уборную пойду!
Но такие разговоры были редки. Болезнь наваливалась с новой силой и затуманивала голову температурой и ноющей болью всего тела.
Андрей нараспев читал каноны и разные молитвы, а для Дениса они сливались в один непонятный гул. Но вот, он с удивлением стал замечать, что в его голове стали откладываться какие-то слова из тарабарщины Андрея и обретать смысл.
…Ослаби, остави, прости, Боже, прегрешения наша, вольная и невольная…
«Нечаянно, значит, что-то сделал или умышленно, прости Господи… Да только всё, что делал я, делал всё умышленно и обдуманно…»
И опять в голове тикает, как часы, боль, и опять слова, звучащие из угла кельи, перестают быть понятными.
… Доброту чужую видев, и тою уязвлен бых сердцем…
… Греху брата моего посмеяхся…
…Опихся… Развращение помыслих…
… Помилуй мя…
Вдруг показалось, что границы этих четырёх дней раздвинулись до бесконечности, и всплывавшие фразы осветили все закоулки души.
… Неужели мне одр сей гроб будет, или еще окаянную мою душу просветиши днем?…
…Неужели Господь поразит мя, и по часе паки таяжде творю…
…Возстави падшую мою душу…
… Яко же бо свиния лежит в калу, тако и аз греху служу…
…Ни капли слез имею от жестокосердия…
…Возведи от пропасти погибили…
На исходе были четвёртые сутки. Андрей, потрогав лоб Дениса, почувствовал, что жар спадает, и отправился на вечернюю службу.
Отец Димитрий и отец Герасим, заходившие каждый день к Денису, заставали его то спящим, то не хотевшим ничего говорить. На их участие и заботу, на предложение сообщить обо всём близким, парень огрызался коротким: «Нет!»
Колокола давно отзвонили, а в ушах ещё стоял звон.
Денис лежал, переваливая тяжёлые, как булыжники, мысли. Он никогда не задумывался о том далёком времени, когда его не будет, совсем не будет, ну то есть о старости, а может, даже и не о старости, а о смерти. Эта мысль не умещалась в голове – он будет всегда! Всегда молодой, всегда дерзкий, всегда здоровый! И эта странное времяпрепровождение здесь, в келье монастыря, в полубредовом состоянии – это не с ним, это как сон – проснёшься и опять дома…
… А, что дома!? Холодная война с матерью?! Друзья?! Он даже улыбнулся, так странно представить своих друзей здесь…
Воспоминания о доме и о жизни там, за стенами монастыря, вдруг, как кусок пересохшей глины, отвалились от него где-то глубоко внутри. Всё стало чужое. Но и эта обстановка не грела душу. И поэтому холод безверия, подкравшись незаметно к пацану, сжал ледяными объятиями его сердце. Он зажмурился.
Ноющая, нарастающая боль в желудке стала возвращать его к действительности. Он хотел повернуться на бок и открыл глаза.
И, о ужас!!! Да, ужас не просто сковал, заледенил его!
Конечно, ему не раз приходилось видеть кошмарики, когда, обнюхавшись, он вылезал из подвалов, когда обкуренный крутым «косячком» пялился на страшилки, проходившие перед глазами, когда напивался до чёртиков. А тут, не обнюханный, не обкуренный, не обпитый, он увидел страшных уродов, подскочивших к его кровати и вгрызавшихся в его живот стальными зубами. На лбу выступила холодная испарина, и, как куском льда стукнуло в висок: «Так, вот почему у меня так ноет и болит желудок!»
Денис истошно завопил:
– А-а-а-а-а!!!… А-а-а-а-а!… А-а-а-а-а! Мона-а-а-а-х! А-а-а-а-а! Мона-а-а-а-х!
Он, срывая голос, яростно махал руками перед собой. И вот как бы со стороны увидел себя бестолково метавшимся, с белыми от страха губами и синюшным лицом. Даже не оборачиваясь в сторону, где теплилась лампадка, видел, нет, чувствовал, нет, знал – стоит там воин в солнечных доспехах, с внушительным мечом и только ждёт того, когда он – Денис – будет причислен в святом Крещении ко Христу, чтобы сразиться за него с врагами его. И с новой силой заорав, оглашая округу нечеловеческими, душераздирающими криками, сердцем молил: «Только бы успеть!»
– Мона-а-а-а-а-х! Мона-а-а-а-а-х!!!
Андрей, распахнув дверь и тяжело дыша, замер, глядя на искажённое ужасом лицо Дениса. За Андреем появился отец Герасим. Денис, не видя никого кроме огромного инока, откинув одеяло, подскочил к нему, тряся его за руки и плечи:
– Давай! Давай скорее, монах! Воду, ну, воду живую!!!
Понял отец Герасим – человек Крещения требует!
– Беги, Андрюша, к отцу игумену, проси ключи от летней часовенки, зови брата Илию, чтоб всё приготовил к Крещению, а мы сейчас спустимся.
И, запев молитву густым и сочным басом, посадил Дениса на кровать и стал помогать одеваться.
Адреналин, поступивший в кровь после пережитого кошмара, притупил и головную боль, и боль в желудке. Одевшись, Денис никак не мог встать на ватные ноги. Отец Герасим, обхватив его за пояс, крепко держа, повёл на улицу, в сырую и холодную октябрьскую темень.
В часовне уже хлопотал инок Илия, зажигая лампады и свечи, грея воду для крещения. Денис не мог стоять, весь обмяк, и его посадили на шатающийся табурет. Андрей поддерживал его, чтобы он не завалился на бок. Одевшись в облачение, отец Герасим зычно произнёс:
– Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа.
Ты будешь его крёстным! – ткнул он в грудь Андрея.
И Таинство Крещения началось. Когда отец Герасим первый раз произнёс:
– Отрицаешься от сатаны!? – Дениса затрясло как в лихорадке и он еле выдавил из себя:
– Отрицаюсь, – каждый раз, когда он говорил это слово, всё внутри восставало, и он некоторое время боролся с собой, чтобы потом тихо выдохнуть:
– Отрицаюсь!
– Отрицаешься ли от сатаны?! – гремел богатырским голосом отец Герасим.
– Отрицаюсь!
На Дениса вылили большой ушат тёплой воды. Наверное, глупо радоваться, думал Денис, но: «Успел! Я успел!» И хотя ноги его еле слушались, бил озноб и в душе скребли кошки, он, как в самый тёмный час перед рассветом, знал, просто знал – рассвет будет! Будет солнце, радость, счастье! Любовь!
Было далеко за полночь, но Божиим внушением, отец Герасим не отпускал Дениса. Тихо рокотал его голос под сводами небольшой каменной часовенки. Он открывал Денису таинство Святого Причастия и готовил его к исповеди – видел: парень совсем плох. Отец Герасим перечислял грехи и Денис мог только кивать, что да, он согласен, что так поступал, что делал это. Выходило так: что бы ни сказал священник, он во всём виноват. Да, так оно и было. Что же это за жизнь – ничего светлого, ничего доброго. У Дениса что-то заклокотало внутри, и он зарыдал, сумев выдавить из себя:
– Вся жизнь как наваждение!!! Вся жизнь… наваждение…
– Но ведь так оно и есть, ведь наваждение – это то, что внушается нам врагом спасения – сатаной! С одной целью – соблазнить, увлечь, запутать! Но, ничего, ничего, Господь милостив!
И, накрыв голову Дениса епитрахилью, отец Герасим прочитал разрешительную молитву. Потом было великое таинство Святого Причастия. Теплота, согревая, разливалась по телу, несла Денису облегчение. Его проводили до кельи, и Андрей помог ему лечь.
Отец Герасим и отец Димитрий с иноком Илией возблагодарили Господа Бога за всё содеянное, за то, что открыл глаза этому парню, и решили, что, как только станет светать, отец Герасим поедет за доктором.
Андрей, вымотанный бессонными ночами ухаживания за Денисом, крепко спал. И даже когда после произнесённой молитвы в дверь постучали, он не слышал. Отец Герасим, навалившись, сорвал державший дверь крючок. В келью вошли два батюшки и врач. Андрей, переполошившись, наспех одевался, а священники, глубоко вздохнув, перекрестились, посмотрев на Дениса.
Денис лежал, слегка улыбаясь, с желтеющими синяками на веках и тоненькой струйкой алой крови, стекавшей от уголка губ к подбородку. Врач засвидетельствовал – смерть.
Три дня ездил отец Димитрий от морга к отделению милиции, требуя православного погребения. Отпевали Дениса на пятый день в монастырском храме, похоронили на сельском кладбище в трёх километрах от Святой обители.
Андрей, отправляясь домой, дал обещание настоятелю поминать своего крестника всю жизнь. Да и отец Димитрий заверил, что вся братия будет поминать Дениса.
А отец Герасим частенько говорил приходившим к нему прихожанам:
– Будьте бдительны! Не поддавайтесь наваждению! Враг не дремлет, а только и ждёт от вас ослабы, чтобы соблазнить к греху, увлечь, запутать вас! Но помните: то, что стяжали здесь, то и ждёт нас там – в вечной вечности! А она не за горами!
 Пасхальная история
Ещё вовсю бушевали февральские метели, а в большой застеклённой оранжерее, во влажной и рыхлой земле просыпалась жизнь.
Луковицы цветов, посаженные умелыми и заботливыми руками в землю, пролежали там недели две и вдруг, разбуженные светом и теплом, потянулись вверх зелёными побегами. Бурля радостью жизни, глубже прорастали корнями, чтобы наслаждаться питательными соками земли.
Перегоняя друг друга, стебли цветов всё выше поднимались над землёй, как бы хвастаясь перед теми заботливыми руками, что ухаживали за ними:
– Вот я какой, вот я какой! Стройный, высокий!
– А, я... я какой! Мой стебель крепче и выше!
Все чувствовали приближение весны и росли ещё интенсивнее. Заполняли пространство изумрудными листами. Но один цветок всё-таки рос быстрее всех. Вот уже пять тяжёлых продолговатых бутонов покачивали его стебель. Может быть, радости жизни в нём было больше, может быть, чутче отзывалось всё его зелёное естество на весеннюю капель, но в одно прекрасное, солнечное утро бутон цветка раскрылся, обнажая всю свою суть.
Это была лилия, и не просто лилия, а ослепительно белая!
Прошла неделя, раскрылись ещё два бутона, восторженно смотря на мир белоснежными цветами.
За это время подтянулись и другие цветы, раскрывая лепестки яркому солнцу, любуясь друг другом, как отражением в зеркале. И все цветы, наверное, полагали, что весь их смысл в том и состоит, чтобы расти и любоваться соседом.
Но вот, заботливые руки, что ухаживали за ними, срезали упругие стебли с ароматными цветами. Бережно упаковали в коробки и разослали по цветочным магазинам.
Вы верите в случайность? Но случайностей не бывает! Всё предопределяется нашим выбором. Тот, кто верит в случайность – не верит в Бога!
Вот и в цветочные магазины мы заходим, чтобы выбрать букет. Кто на именины, кто на свадьбу, а кто, чтобы почтить память близких. Да мало ли поводов, чтобы зайти в цветочный магазин?!
Ту лилию, что распустилась быстрее всех в застеклённой оранжерее, вместе с другими белоснежными цветами тоже выбрали.
Долог ли век срезанных цветов? Неделя, не больше, да и неделю не все букеты выдерживают, теряя свою красоту и привлекательность. Увядают цветы, роняя лепестки как слёзы, оплакивая свою короткую жизнь.
Но у лилии была совсем другая судьба.
На улице буйствовала весна, а весной земля празднует, что разносится благовестом из уст в уста: «Христос Воскресе!!!» И отзывается ликованием в сердце: «Воистину Воскресе!»
Пасха – праздник праздников! Часто сами не понимаем, почему это так тяжко бывает весной? И недомогание, и усталость, и авитаминоз. Вроде бы просыпается природа, и мы должны чувствовать себя бодро, ан нет, какая-то тяжесть на сердце. А по календарю заканчивается Великий пост, вот и гнетут нераскаянные грехи раздражением и обидами.
Но близится, близится спасение!
Приняв на себя все грехи человечества, будет распят Сын Божий, и воскреснет в третий день по Писаниям! И до скончания времён будут идти обременённые грехами люди в Божие храмы, чтобы найти путь к спасению!
В Великую Пятницу, перед Светлым Христовым Воскресением приходят верующие и надеющиеся на спасение своей души люди в церковь, чтобы присутствовать при выносе плащаницы из алтаря.
Вышитая умелыми руками плащаница олицетворяет погребальные пелены Спасителя. Украшают плащаницу цветами.
Вот и лилия по воле Божьей стала украшением. Переплели её с ветками вечнозелёной туи, возложили венок на плащаницу и обнесли с крестным ходом вокруг церкви.
Знаете ли вы, что всем воздаётся по вере? Вера, как скала, о которую разбиваются волны сомнений!
И во все Православные рамы стекались в этот день верующие, чтобы припасть губами к плащанице.
Что может маленький, хрупкий цветок? Только дарить взгляду радость, пока не завянет. Но овеянный Духом Святым, пропитанный Верой Людской, не теряет он свою красоту и аромат много и много дней. Благоухает из святого алтаря для всех приходящих в храм.
Христиане знают, что до самого Вознесения можно приветствовать друг друга словами: «Христос Воскресе!»
В один из светлых дней пасхального приветствия расплели венок, украшающий плащаницу и раздали по веточкам тем, кто был в церкви.
Досталась лилия с веткой туи одной пожилой женщине, что ходила почти каждое воскресение в церковь. Принесла она эти дары домой и положила рядом с иконами на полочку.
Вечером забежала внучка. Она с родителями жила в этом же доме, только в другом подъезде. Забегала каждый день проведать бабушку, да и пирожка с блиночком отведать, на которые бабушка была мастерица.
Девочку звали Машей, и было ей около десяти лет. Училась она в православной гимназии и поэтому знала все большие церковные праздники. Вот и сегодня, прибежав к бабушке, уже с порога спросила:
– Ба, ну что, принесла? – знала девочка, что сегодня принесёт её бабушка цветы, украшавшие Плащаницу, и заранее просила принести самый красивый цветок.
– Принесла, да ты толком-то и не сказала, зачем тебе?! Да смотри, не бросай его, где попало, к иконкам положи.
– Да, я знаю, знаю всё! Потом всё как-нибудь расскажу, а то скоро мама придёт с работы, а мне надо до неё успеть.
Дверь уже захлопнулась, пока бабушка хотела обо всем расспросить внучку.
– Вот неугомонная, прибежит, взбаламутит, убежит.
А самой стало тревожно на сердце. Подошла женщина к иконе Богородицы и начала молиться усердно о заступлении, от бед и напастей избавлении, о вразумлении детей своих да и о спасении своей души.
А Маша спешила домой. Дверь за собой заперла, и ключ оставила в двери, так что если мама или папа придут пораньше, всё равно не откроют.
Изболелось её детское сердечко о родителях . Подслушала она ненароком разговор их несколько недель назад, да так и застыло сердце её от холода. Собирались её любимые папа и мама разводиться, и всё обвиняли друг друга в том, чего девочка и понять не могла. Поняла одно, что не хотят её мама и папа жить под одной крышей. Всю Страстную седмицу ходила Маша с туманным сердцем от горя, страшно было и жалко и папу, и маму, ведь они так хорошо и дружно жили все вместе.
Да как сделать так, что бы всё наладилось в их семье? Родители были погружены в выяснения отношений и не замечали, что у дочки и успеваемость снизилась в школе, и гулять она ходить стала редко.
А девочка, как никогда, каждый вечер обращалась молитвенно к Матери Божией о том, чтобы заступилась за неё Богородица и не оставила сиротой при живых родителях, чтобы помирила их. Плакала тихонечко в подушку да так и засыпала с тяжёлым думами до утра.
И вот, как-то ночью тяжесть переживаний спала с её сердца, и ей показалось, что она проснулась от яркого света. Прямо внутри неё родились слова, звучавшие поучительно и ласково:
– Услышана молитва твоя! Возьми этот цветок, он поможет тебе. – И Маша протянула руку прямо в удивительный свет и увидела в своей руке цветок необычайной красоты. И пронзило её всю, как током – это ведь Матерь Божия! Упала Машенька на колени, крепко держа цветок, и прокричала:
– Матушка Богородица, что мне делать с ним?!
– Дерзай!
Очнулась девочка, как от толчка. Села на кровать и глянула на руки – цветка не было.
– Сон! Это всего лишь сон! – но на душе стало легче, будто кто дорогу указал, куда идти надо.
А потом они с бабушкой ходили в храм, там и увидела девочка лилии. Даже слёзы на глазах выступили, и подумала радостно и спокойно: «Нашла!»
Ну, вот теперь долгожданный цветок дома. Сначала она обошла все комнаты, держа лилию, как свечу, в руке, чтобы успокоиться и собраться с мыслями, а потом ноги сами понесли её в спальню к родителям. Отодвинула она матрац и положила туда лилию, перекрестила кровать и себя во имя Отца и Сына, и Святого Духа. И уже в своей комнате перед маленькой иконой «Умиление» говорила сердцем своим:
– Вот, Матушка Богородица, по наставлению Твоему положила я цветок под матрац кровати, где спят родители мои, и буду теперь терпеливо ждать милости Твоей.
Только так произнесла, как в дверь стали стучать и звонить одновременно. Это родители, горячо споря между собой, вместе переступили порог дома, сразу завалив Машу вопросами:
– Ты что закрылась на все замки?
– И чего такая взъерошенная?
– Может, натворила что-то?!
Маша юркнула в свою комнату, буркнув скороговоркой:
– Ничего я не натворила, просто так взяла да закрылась.
А мама уже не слушала дочку, предъявляя претензии мужу. Стоя за дверью, девочка превратилась вся в слух, всем своим существом напряжённо ловя момент, когда родители пойдут на примирение. Слышала, как хлопнула дверь в ванной комнате, слышала, как плакала мама. Всё внутри у неё сжималось от боли и жалости. Маша тоже заплакала, но, вспомнив свой сон, успокоилась и положилась на Божию волю.
А потом были экзамены по окончании 4-го класса, подготовка школьного огонька. Закружили девочку школьные обязанности...
Верите ли вы в чудеса? Скажете, что время чудес прошло, да только это не так. Надо только научиться их видеть.
Маша потянулась в кровати и села. Начало лета, воскресенье, а за окном дождь. Хотелось свернуться калачиком и лежать тихонечко под одеялом, ждать, когда выглянет солнышко. Папа уже целую неделю с ними не жил, мама сказала дочке, что он в командировке. У Маши, так долго не плакавшей, с утра навернулись слёзы на глаза, и она подумала: «Всё, пойду сегодня к бабушке. Буду с ней жить, не вернусь больше к ним! Пусть разводятся, пусть! Я тоже уйду! Будем вдвоём с бабушкой жить, а захотят меня увидеть, пусть приходят…» Она уже мысленно разделила себя и родителей и очень страдала от этого, чувствуя себя лишней.
В комнату постучали, и папа, просунув голову, весело и нежно проворковал: «Машутка, лежебока, когда вставать-то будешь?»
Дочка вытаращила мокрые глаза и натянула одеяло до подбородка. А папа большими пружинистыми шагами подошёл, присел на край кровати, прижал Машу к себе и зашептал почти в самое ухо:
– А что, Машутка, не пойти ли нам к бабушке на блины? А? Давненько мы у неё не были все вместе. Ну, ты как, согласна?
У Маши забилось сердце где-то в горле:
– А, мама?! – выдавила она.
– Ну, конечно, и мама! А потом пойдём в зоопарк, самая подходящая погодка – дождь! Хороший летний дождь! А?!
Маша вспомнила, что когда она была маленькая, они часто так начинали выходные. Приходили к бабушки на блины и пирожки, а потом отправлялись гулять – то в зоопарк, то куда-нибудь на природу. Домой приходили усталые и радостные…
Пока пили чай у бабушки, тучи рассеялись, выглянуло солнышко. И пошагали по летней столице: папа, мама и дочка.
А вечером перед самым сном мама подсела к Маше и проговорила со слезами в голосе:
– Ты прости меня доченька, что со своими проблемами и не поговорила с тобой. Ты только знай, что я очень, очень тебя люблю и папа тоже. Прости нас, непутёвых родителей своих, что не делились с тобой, да ты и сама всё видела, наверное. Только сейчас всё по-другому будет, а вернее, по-прежнему, как и раньше мы с папой вместе будем… и ты знай, у тебя скоро появится братик или сестрёнка. Ты когда маленькая была, очень просила братика, да Господь так устроил, что малыш появится, когда тебе уже почти одиннадцать лет будет. Ну, ты хоть скажи, простила ли ты нас?!
– Мамочка, я очень, очень рада! Вы ведь теперь не бросите меня?!
– Маняшик, ну что ты такое говоришь? Никогда, никогда мы тебя не бросим!
– Тогда пойдём в следующее воскресенье в храм! Ладно?!
– Конечно, пойдём.
В следующее воскресенье была Троица. Аромат свежескошенной травы щекотал ноздри. Вся семья благоговейно слушала песнопения. И потом после Литургии вышел на амвон дьякон, и все прихожане подхватили:
«Верую во Единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым…»
И Маша, повторяя за всеми, твёрдо верила, что только с Божией помощью и по ходатайству Богородицы, всё так славно устроилось в их семье.
Вы спросите, а где же цветок? А цветок засохшей лилии лежал между страниц Евангелия, на полочке у бабушки, источая Божию благодать, дарованную ему на светлый праздник Воскресения Христова. |
Наша вера