№24 Владимир АНДРЕЕВ (Россия, Москва) «Прости меня, жено, прости...» (О книге Ивана Голубничего «Стихотворения»)

Владимир Андреев - поэт, член Союза писателей России.

«Прости меня, жено, прости...»

(О книге Ивана Голубничего «Стихотворения»)

Первая часть поэтической книги Ивана Голубничего «Стихотворения» именуется «Скорбный Ангел». Под этой сенью проявляется поэтическое прозрение автора, как сущность Ангела скорби.

Известно из религиозной и светской философии, Ангелы – умная телесность и вместе с тем бесплотная сущность, субстанционно инобытийны, тварны. Ангелы - Вестники Божьих решений, они первыми получают Божественное озарение и через них уже даются откровения нам... Второй раздел книги озаглавлен несколько страшноватым и судьбоносным словом «Клеймо», оно принадлежит силам нечистым, наверняка, и сатане, ибо «Бог шельму метит», - говорит наш народ...

День пролетел, как светлый херувим

Оставил лишь волнение в крови...

Строки исполнены легкой  естественной интонацией, искренней, как природа, глубиной чувства и осознания. Веет свежестью и первобытийностью от образа: «Девственных снов лепестки». Не знаю почему, но вспомнился В. Набоков, его чистые и четкие по чувству стихи: «Я еженощно умираю, Я рад воскреснуть в должный час, И новый день – росинка рая, а прошлый день – алмаз». Может быть, оттого, что у Ивана Голубничего нет расплывчатости в стихе, стих всегда точен, выверен и порой резок по-лермонтовски:

На темных одеждах – дорожная пыль.

В ладонях остатки даров.

В угрюмых надеждах – кромешная быль

И пламя грядущих костров.

Или же, когда мрак идет на мрак, страх навстречу страху, а в результате – правда нашего таинственного бытия и нашего поруганного и забытого в пренебрежении прошлого – наших пращуров, которые и в язычестве и в христианстве молятся за нас, своих правнуков. А правду надо заработать, душа обязана трудиться бесстрашно среди кошмара действительности, который  сумел выстроить человек.

И пустота  из каждого угла

Глядит в глаза с какой-то странной болью,

Вползает в дом, парализует волю,

Толкает на ужасные дела...

Заря холодной кровью истекла

Над миром из бетона и стекла.

Наряду с ясными стихами, прозрачными и точными образами, замечу хорошую незатейливую рифму: «истекла – и стекла». Этакие подарки только украшают поэта; передразнивание слов-звуков, их гомерического эха, таят  в себе глуби́ны смысла, скрытого в человеке.

Вся образная сотворенность поэта несет в себе изящное видение и миропонимание, вся изобразительность автора проста, за ней стоит «не работа над стихом», а работа над своей душой. Кажется, что легкость дана Голубничему от дуновения самой сотворенной жизни.

Следующее стихотворение приведу полностью. Каждый стих хорош сам по себе, но в совокупности и последовательности  они раскрывают смысл стихотворения более полно: его полет, его откровения, как распахнутые руки для объятия или же готовность осенить себя крестным знамением, а хуже всего  - «окаменеть»   от сознания  невозможности «одолеть холодную тьму».

Пахнет дымом, и сера скрипит на зубах,

Но светло и покойно в зарытых гробах.

Воскресенья не будет. Пустыня  окрест.

Уходя, я оставил нательный свой крест.

Мы избрали свой путь, обрубили концы.

Нас в упор расстреляли лихие бойцы.

Ты меня не разбудишь уже на заре,

Я остался в далеком своем октябре...

Проплывают видения в смрадном дыму,

Только кто одолеет холодную тьму!

Просветленные лица в убогих гробах,

Незамаранный цвет наших черных рубах.

 Да... нательный крест оставлен, концы обрублены добровольно. Здесь мужество некое обездоленное, рыдающая правда и просветленные лица в убогих гробах. Завершает стихотворение возвышенный аккорд чистоты горестной правды и веры: «незамаранный цвет наших черных рубах». Страдание, происходящие от ощущения, дарованного поэту, несовершенства мира терзают его, создавая дискомфорт всей триады человека: совести, памяти, красоты. Стремясь интуитивно к гармонии, к исцелению, к спасению себя, а через себя к спасению других, поэт создает миф Словом, данным нам Творцом. Строки текут:

Полупрозрачный ангел тишины

Как некий страж, царит в любом жилище –

Среди цветов герани на окне,

Среди бумаг на письменном столе,

Меж хрусталя в буфете, или даже

На донце спичечного коробка...

Лирическая арфа поэта умолкает, передавая первенство иным инструментам оркестра, - слышны гобой, скрипка и виолончель. Наплывает, как неотвратимая стихия, трагизм, гремят литавры... Фортиссимо!

Что Родина моя?.. Как сон больной.

Стою один на улице ночной.

Я потерял любовь и душу сжег,

И горек ужин мой, и дом убог.

 Стихотворение современно, ибо является подтверждением превратностей судеб России, их повторением. И не случаен эпиграф из Ф. Сологуба:  «Разъединенья ночь над весями повисла». Трагизм звучит, перекликаясь, по сути, с больной душой  А. Блока и С. Есенина...

Сопричастность к народному горю, к горю Родины, четкое осознание происшедшего, что свойственно натурально чистой душе поэта, имя которой   - Иван Голубничий:

Но ни любовь, ни Родину ничуть

Я не виню – я сам утратил путь...

... И на дымящихся развалинах страны

Мои страдания нелепы и смешны.

Я знаю, я не в силах превозмочь

Глухую ночь, разъединенья ночь.

 Пульсирует замешательство, шок, но строгий сокрушенного сердца анализ вскрывает беспомощность личности в цепи исторических событий. Прощайте, скалистые горы! Прощай, дружба народов, мечты и надежды на будущее...

Обветшали слова: «Твори, выдумывай, пробуй!» Да только ли они?.. Забудь их! Важно добывать деньги. Деньгизм и суетизм, а потому балансируй на тонком канате, чтоб не оказаться за чертой бедности, не свалиться туда, в земной тлеющий ад, в «холодный ад», чтоб «не сидеть на экваторе, где широта «0», сидеть без копейки, как замечает флотская пословица.

Где настоящее? Пережить? Дай-то Бог!.. О думы, тревога и беспокойства! Оставьте нас в живых!.. Страдания и монологи на лестнице не возвышают, а

уничтожают и, сгущаясь, замерзают в потупленных очах раба.

Подобные мысли «навевают» стихи поэта, которые и в строчках, и между строчек.

Пьянящий запах роз, бокалы на столе,

Холодная звезда, горящая во мгле...

Замечу по ходу, в книге Голубничего «Стихотворения» проходит некоей доминантой эпитет «холодный», даже ад и тот холодный. Пространственные измерения внутреннего взора, наполненные видео-космосом, особенность поэтического дара Ивана Голубничего.

Признаний пламенных ненужные слова,

И дорогих могил проросшая трава, -

 это уже бытийность и горечь потерь земных, однако, поэтический взгляд вновь взметен  ввысь:

Спокойный взгляд луны, как бы немой укор,

И мировой души возвышенная скорбь...

Вот так и жизнь прожить, и пить свое вино,

Не ворошить того, что умерло давно,

Не потерять того, что вновь обретено,

По вечерам смотреть бессмысленно в окно,

Любить своих друзей, прощать былым врагам,

И жертвы приносить насмешливым богам.

 Стихотворение по стройности, по ясности мысли, некоего спокойствия, свойственное античным поэтам, убеждает нас в том, что поэт, его лирический герой, обрел гавань. В этой гавани можно укрыться от внутреннего сквозняка ветров, пожить спокойно, «не велеть ли в санки кобылку бурую запрячь», хорошо бы, но за Пушкиным империя и  русский Бог. А потому появляются неуверенность в своем выборе и принятии решений, сомнения вновь закрадываются в душу. Жертвы приносить насмешливым богам, наверняка,  Вакху, Бахусу, Яриле или Венере, Фемиде... и смотреть бессмысленно в окно... Автор обеспокоен старым, как мир, прозорливым предчувствием, что человек «выветривается» из человека, и как бы он, человек, не обесчеловечился (Д. Свифт)... тем более, что Бог вочеловечился во имя спасения человека в человеке, того человека, которого задумал Бог. Это мировая скорбь. Человек тосковал и тоскует о потерянном рае в себе...

А потому и появляются строки: «Поговори со мной о Боге, О светлых днях –поговори, Когда оборваны дороги, Когда остыли  алтари».

Стихи о любви нежны и печальны, драматичны, не лишены исповедальности, огня, пепла:

Забудь меня. В затерянном краю,

Где лишь озера сонные окрест,

Где ветры песни вольные поют,

Стоит мой крест.

Владея чутко ритмикой, поэт добился выразительности мысли-чувства: «Стоит мой крест», крест, который должен нести каждый из живущих на земле нас земнородных.

Творчество есть крест. Добровольный? Неведомо. Зная всю тяжесть творческого креста, Л. Толстой увещевал: «Если можешь не писать – не пиши!» А. Чехов в письме Лике Мизиновой, которая квалифицировала писательство как удовольствие, ответил: «вы прочирикали это только потому, что не знакомы на опыте со всею тяжестью и угнетающей силой этого червя, подтачивающего жизнь, как бы мелок он не казался Вам». Однако бытие – это коромысло, оно качается... Поэта охраняет Божья длань и его огненный вестник  Ангел-хранитель, возможно, находясь неподалеку от Ангела скорби... Божественная энергия, аккумулирующаяся в природе, восполняет  душевные расходы творческого человека и возвращает ему свободу, покой и волю, а, может быть, и минуты счастья, хотя пресловутое счастье - синоним вышеупомянутых слов-символов.

Вся мудрость книг – в увядшем лепестке,

В мерцающей созвучьями строке,

Сгоревшем на лампаде мотыльке,

И в драгоценной  маленькой руке...

Только чистые сердцем узрят Бога, письмена которого везде - и в камне, и в ручейке, везде есть  Его слово. К кому обращены слова поэта:

На звездных дорогах мы встретимся вновь,-

Ведь сходятся где-то пути?-

И если была между нами любовь,

Прости меня, жено, прости...

Поэт, может быть, и сам не ведает, ибо закон ассоциаций в слове. Слово «жено» уводит читателя в глубину веков, от этого слова веет Евангельскою скорбью и верой в неиссякаемость жизни, ибо Он – есть Альфа и Омега – начало и конец... А потому, не смотря на то, что есть бренно, Иван Юрьевич, твори, выдумывай, пробуй...