№23 Олег ЦУРКАН (Молдова, Кишинёв) На берегу

На берегу

Спускаясь к великой реке,

Мы все оставляем следы на песке,

И лодка плывет в темноте…

Из песни группы «Машина времени»

К предварительным выводам заводской медкомиссии Валентин отнесся довольно прохладно. Подумаешь, подозрение на туберкулез. Диагноз, между прочим, еще подтвердить надо. Может у Валентина не туберкулез вовсе, а какая-то хитрая форма простуды. На почве нервного расстройства. Бывает такое? Вполне! Валентин так и сказал доктору. Но терапевт лишь с тоской поглядел на опухшее лицо Валентина и порекомендовал не злоупотреблять спиртным. В ответ Валентин обиженно запричитал о тяжелой ситуации в семье и постоянной нервотрепке на работе. Как при таком раскладе не выпить? Врач слушал объяснения Валентина рассеянно. Выписывая направление в туберкулезный диспансер, терапевт принялся разъяснять Валентину опасность его положения. Прощаясь с Валентином, врач посоветовал, пока диагноз не уточнен, диету и прогулки на свежем воздухе.

 Выходя от терапевта Валентин подумал: «Это Нинка меня прокляла. Ее рук дело». Нинка работала лифтершей в том же заводском корпусе, в котором работал и Валентин. Её уволили несколько недель назад за пьянку. Она считала виноватым в своем увольнении Валентина. Валентин оправдывался, приводил доказательства своей невиновности, но Нинка не желала слушать и, возмущенная и заплаканная, грозилась не забыть предательства. Валентин недоуменно жал плечами и, вспоминая минувший скандал, продолжал твердить о своей непричастности к ее увольнению. С его слов выходило, что Нинка сама виновата в том, что случилось. Неправа так помалкивай, а она в драку полезла.

Дело в том, что ради экономии электроэнергии заводское начальство строго-настрого запрещало управляющей грузовым лифтом Нинке перевозить порожних пассажиров. Для них существовал другой лифт, пассажирский. Он находился в дальнем конце корпуса. Добираться до него было далеко, поэтому само же начальство своим запретом пренебрегало и эксплуатировало грузовой лифт без всякого зазрения совести. Валентин числился бригадиром сантехников. Должность хоть и руководящая, но невысокая. Поэтому пользоваться грузовым лифтом не по назначению ему тоже запрещалось. Однако Нинка в обход начальственных предписаний подвозила Валентина, когда тому было нужно. И в конце концов попалась на этом. Но, с другой стороны, как ей не подвезти собутыльника? Значит выпивать за проходной во время обеда ей  с Валентином можно, а подкинуть друга, когда тому надо - нет? Да и как начальственный запрет мог разрушить то волшебное чувство душевного комфорта, которое возникало между Нинкой и Валентином после того, как за час обеда они успевали в облюбованной обеими забегаловке, что находилась в шаге от заводской проходной, не спеша пропустить пару рюмок водки, покурить и вернуться на завод? Правда, из-за болей в груди Валентин уже несколько месяцев не курил. Он убеждал себя и других, что боли из-за сердца. Очень удобно, оказывается, слыть сердечником. Хряпнешь перед работой свои сто граммов, придешь во хмелю в бригаду, чтобы забить перегар опрокинешь в себя прилюдно полколпачка валерьянки, а никто тебя не осуждает. Наоборот даже жалеют. Так по крайней мере казалось Валентину. Он вообще полагал, что удачно скрывал свою сущность и никто из окружающих не догадывается, что он солидный, взрослый человек, в подчинении которого находилось около десятка работяг - беспробудный пьяница. Даже главный инженер порой пошучивал, что трезвых сантехников в природе не существует, и что запах перегара у них врожденный. Возможно он даже не подозревал, что так на заводе повелось именно благодаря Валентину. Работая бригадиром сантехников более двадцати лет, Валентин и подчиненных подбирал себе под стать. Разборчивость его объяснялась довольно просто. На выпивающего подчиненного легче свалить собственный промах или недосмотр. Шантажируя разоблачением, пьяницей легче управлять, легче заставить выполнить что-либо идущее вразрез с личными планами работника: без дополнительной оплаты поменять после смены трубы в заводском общежитии, помочь грузчикам в погрузочно-разгрузочных работах и прочее. Поэтому если в бригаду устраивался какой-нибудь непьющий работник, Валентин быстро находил повод от него избавиться. В выборе средств он никогда не стеснялся – спасение собственного положения было для него важнее интеллигентских расшаркиваний. Не ведая о сложных комбинациях профессиональных интриганов, Валентин пользовался простым и действенным методом навета. Выждав удобный момент, бригадиру ничего не стоило оболгать неугодного ему подчиненного. Несколько таких доносов – и дело в шляпе. Если парень дружил с головой, то, понимая, что его выживают, увольнялся сам. Если же был туп или чересчур дерзок и пытался бороться с абсолютным единовластием Валентина, то бригадир, не без помощи тех же сантехников, организовывал все так, чтобы нахала выпроваживали со скандалом. С Нинкой же вышла незадача. Валентин расправился с ней совершенно случайно, сам того не желая. Неосознанно среагировал на опасность чрезвычайно чуткий инстинкт самосохранения. Выпив с Нинкой в обед, приятели, как обычно, разными путями вернулись на завод. Нинка дождалась Валентина в лифте и только собралась захлопнуть дверь, как внутрь ловко проскользнул главный инженер. Поехали. И тут началось. Главный инженер, человек весьма щепетильный в вопросах заводской иерархии, старательно следил, чтобы на заводе соблюдалась строжайшая дисциплина. Нахождение Валентина в грузовом лифте нарушало установленные руководством правила. Поэтому тут же на месте главный инженер принялся распекать Валентина за проступок, выговаривая что и как тот на самом деле должен делать. Валентин не пререкался и, опустив глаза, покорно ждал конца головомойки. Однако начальник, будучи в духе, сразу успокоиться не мог. Закончив с Валентином, он немедленно переключился на лифтершу. А Нинка вместо того, чтобы смолчать принялась грубо отвечать начальнику, дерзить. Возмущенный поведением подчиненной, главный инженер взвился пуще прежнего. В замкнутом пространстве лифта он учуял запах водки и, приписав его источник одной только Нинке, обратился к Валентину за подтверждением своей догадки.

- Ну, да. Что-то такое есть, - нехотя согласился с главным инженером Валентин. – Разит. Я даже отсюда чувствую, – и, чтоб не быть уличенным вместе с лифтершей, полез в карман за валерьянкой. – Сердце разболелось, - пояснил он главному инженеру, капая  в колпачок. – Нельзя мне нервничать.

Нинку уволили в тот же день. И вот теперь у Валентина подозрение на туберкулез. «Прокляла, - в который раз подумал Валентин. – Или порчу навела».

Святой водички надо будет попить, решил он. Должна помочь родимая. И вообще пора подумать о здоровье. «С прогулками он, конечно, перегнул, - вспомнил Валентин рекомендации заводского терапевта. – Я и по заводу неплохой километраж наматываю. К тому же много гулять – обувь изнашивать. Кто мне новую обувку купит? Врач что ли? Держи карман шире. А вот обследование пройти все ж придется, иначе на работе неприятностей не оберешься. И про лекарства хорошо бы не забыть. Бесплатные все-таки. Надо лечиться, а то больной ты никому не нужен…». «Да и здоровый тоже», - внезапно подумал Валентин вспомнив, как вчера, придя после работы домой, застал жену с тещей выпивающими на кухне. Одну бутылку они уже осушили, а вторую только почали. С ходу оценив обстановку, Валентин, не здороваясь, прошел в кухню, достал из кухонного шкафчика рюмку и подсел к женщинам. Добив бутылку и узнав, что больше нет, Валентин принялся учить жену с тещей жизни. «Как же вы, суки, живете? – возмущенно спрашивал он. – Что же вы делаете? В доме грязь, неубрано! В раковине посуда неделю не мыта!» Он тогда им все припомнил. И унитазный бачок, что теща два месяца назад разбила, а они теперь по ее вине ковшиком смывают. И полный шкаф пустых бутылок, без него выпитых. Он, значит, вкалывает, домой копейку несет, а его не уважают! За нуль держат! Только деньги его транжирят!

- Когда это мы транжирили?! – в один голос завопили жена с тещей.

И тогда Валентин напомнил им как в прошедшее воскресенье они послали в два часа ночи старшую дочку в ларек за бутылкой. А там какие-то алкаши отобрали у девочки деньги. Хорошо ей уже тринадцать – отбилась и домой прибежала. С ней-то ничего, а вот про деньги можно забыть! Тю-тю денежкам! Уплыли! Считай, подарили кому-то! За так отдали!

И в такой манере всю правду-матку им в глаза!

Теща с женой тоже, конечно, не молчали. Набросились на него и давай в два голоса костерить! Валентин и дал бы им отпор, да в споре весь сивушный дух испарится. А ему, чтоб выспаться трезвым лечь никак нельзя. Он если трезвый и уснуть-то нормально не может. Это что ж потом, одевайся и беги среди ночи за бутылкой? А утром на работу! А он бригадир как-никак. Над ним сотня голов начальства и перед каждым ответ держи за балбесов подчиненных. И всякий раз ему надо так извернуться, чтобы и наказать не наказали, и работать не заставили. Вот за эту изворотливость мужики, как казалось Валентину, и уважали его. А уважая наливали иной раз рюмку-другую. Да и попробовали бы не налить! Валентин нашел бы тогда, как похитрее учинить расправу.

Особенно сильно выпивали во вторую смену, когда строгое начальство, устав понукать подчиненными, расходилось по домам. Мужики тогда вскладчину покупали пару-тройку пузырей и весело проводили остаток смены за распитием спиртного. Если Валентину не хотелось идти домой, он оставался во вторую смену и участвовал в посиделках. На водку, впрочем, он никогда не скидывался, считая, что и так слишком многое позволяет сантехникам. Пусть еще спасибо скажут, что он никого не закладывает. Однако в последнее время Валентин заметил, что не всем работягам такое положение нравится. Чтобы избавиться от назойливого бригадира мужики удумали садиться за стол позже обычного. Не дождавшись угощения, Валентин тогда ни с чем уходил домой.

Сегодня в бригаде тоже намечалось какое-то торжество, что-то собирались праздновать. По косым взглядам в его сторону, внезапному прекращению разговоров при появлении Валентина, он понял, что его решили не приглашать. Такое отношение одновременно и обидело, и разозлило его. Проглотив обиду, он решил схитрить и для начала разжалобить сослуживцев. Держась за грудь, он поведал о поставленном докторами диагнозе и тут же выдумал, что терапевт посоветовал ему пить на голодный желудок чистый спирт. Дескать спирт переносится кровью в легкие и там все дезинфицирует. Мужики, привыкшие к жалобам Валентина на здоровье, остались к его беде безучастными. Видя, что слова его не производят должного впечатления, Валентин решил применить привычную ему тактику выжидания. Когда у сотрудников заводской администрации закончился рабочий день и все начальство потянулось за проходную, Валентин пришел в каптерку сантехников и, усевшись за стол, стал ждать наступления праздника. В груди его нестерпимо жгло от желания скорейшего возлияния. Он решил во что бы то ни стало высидеть свою порцию водки. Но сантехники тянули время и не спешили собираться к застолью. Зайдут один-два, увидят Валентина, спросят чего это он не спешит домой и выйдут. Так прошло около часа. Валентин оставался в каптерке один. Отсидев зад, он поднялся из-за стола и, разминая затекшие ноги, принялся неторопливо прогуливаться вдоль шкафчиков с личными вещами сантехников. Мужики друг у друга не воровали, поэтому только некоторые из них, наиболее бережливые, на всякий случай запирали свои ящики. Остальные сантехники, доверившись судьбе, оставляли ящики открытыми. В открытые ящики Валентин заглядывал без стеснения. Пошарив внутри и, не найдя спиртного, он старательно расставлял вещи в прежнем порядке, чтобы хозяева ненароком не догадались об учиненном обыске. После шкафчиков очередь дошла до тумбочек с инструментом. Их тоже запирали через одну. В одной из тумбочек, неразумно оставленной открытой, Валентин и нашел искомое. На верхней полке лежало несколько бутылок водки и бутылка коньяка. На нижней полке, уложенная в кастрюльки и целлофановые кульки, закуска. «Коньяк жрут, - вертя бутылку в руках, подумал Валентин. – Из дешевых». Он все ждал, что сейчас отворится дверь и кто-нибудь войдет. На этот случай Валентин даже приготовился соврать, что случайно обнаружил заначку, когда положил в ящик взятый ранее разводной ключ. Однако пока он вертел бутылку, вычитывая с этикетки производителя, никто не вошел. «Ладно, была не была!» Валентин быстро пошарил в тумбочке, нашел граненый стакан, торопясь откупорил коньяк, и до краев влил в стакан содержимое бутылки. «Почти полпузыря вышло. Ну да не выливать же обратно». Он стремительно, в несколько глотков осушил двухсотграммовый стакан. Вкуса коньяка он второпях не почувствовал. Утерев ладонью протекшие по подбородку струйки, Валентин быстро закупорил бутылку и положил ее на прежнее место. Вытряхнув из стакана оставшиеся капли, он и его сунул откуда взял. Прикрыв дверцу тумбочки, он оглядел помещение и, не найдя после себя видимых изменений, поспешил выйти.

«Вот гады! Вот сволочи! - мысленно ругал Валентин сантехников, почти выбегая за проходную. – Коньяк хлещут! Я вам завтра устрою. Вы у меня завтра получите».

Представляя, как без него сейчас веселятся сантехники,  Валентин закипал от злости и быстрым шагом несся к троллейбусной остановке.

«Гады! – все повторял он. – Водку жрут, а тут человеку на лекарства не хватает».

Ходьба в быстром темпе вскоре измотала его. Задыхаясь, он остановился передохнуть.

«Диету он мне прописал, - натужно хрипя, помянул заводского врача Валентин. – О какой диете речь, когда денег и так впритык хватает? Зарплата такая, что с нее не разживешься. Мать тоже корит постоянно, что не жру ни черта. Пожрешь тут, когда что водка, что золото – все в одну цену. Я ей говорю, ты посмотри, мать, как дорого все. А она за старое, дескать сам не ешь и детей голодом моришь. Как же, морю! Старшая, Олька, и не жалуется никогда. Что-то я не слышал от нее такого. Младший, Фантик, тот да. Растет пацан, прожорлив становится. На ужин чашку с чаем и две булочки с повидлом съедает и дуется, что мало. Мало тебе? Так смалец из холодильника вытащи, на хлеб намажь, вот и налопаешься. Зря я что ли все лето у отца в деревне сало топил? За сало отцу налей, за дорогу заплати – это ж расходов сколько! А они жрать не хотят. Им видите ли не вкусно. Вот вырастешь, будешь выбирать, что тебе вкусно, а что нет». Валентин вспомнил, как на вопрос: «А что же тебе вкусно?», Фантик простодушно ответил: «Шоколадные конфеты». Конфеты мальчик действительно любил безумно, за что Валентин и дал ему такое прозвище – Фантик. «А вот зайти сейчас в магазин и купить пацану килограмм-полтора конфет, - мелькнула шальная мысль. – Чтоб наелся Фантик в конце концов один раз. Чтоб его стошнило от этих конфет. Чтоб он не говорил, когда вырастет, что отец у него скупердяй». Обозленный, Валентин проходил мимо магазинов и все выбирал в какой же зайти за конфетами. Так и не определившись с выбором, он дошел до троллейбусной остановки. «В следующий раз как-нибудь, - успокаиваясь, мысленно осадил сына Валентин. – Рано еще жировать». Валентин считал, что умеет правильно распределять имеющиеся у него деньги. Вся его нехитрая политика сводилась к строгому ограничению расходов на семью. Любые траты на себя или на жену и детей он полагал лишними и всякий раз искренно возмущался, когда сталкивался с необходимостью их совершать. И дня не проходило, чтобы он не жаловался кому-нибудь на несправедливость жизни, на то, что хочешь - нет, а приходится покупать обновки то жене, то детям. Не повезло ему с семьей. Какие-то тугодумы, а не люди. Он им тысячу раз объяснял, что надо беречь каждую копейку, не тратиться по пустякам, терпеть лишения. Он же терпит. Он же ходит уже который год в одном костюме – и ничего! Одной пары туфель ему на весь год хватает? Вполне! И им должно хватать! Но не тут-то было. Домой как не придешь только и слышится: «Дай, дай». Одно только «дай» на уме.

В троллейбусе Валентин уселся на удобное место. Спустя некоторое время нервозность, убаюканная мерным покачиванием троллейбуса, отпустила его, уступив место приятной расслабленности. Вслед за ней пришло и долгожданное опьянение от коньяка. Оно не ударило в голову дурной силой хмеля, а обволокло мягко, ненавязчиво. «Интеллигентно», - определил Валентин. Во рту появился горьковатый привкус дубового листа и был он так силен, что Валентин, вдыхая простой воздух, выдыхал уже ароматом коньяка. И мир, принимая Валентинов дар смягчился и раскрыл ему объятья. Люди, предметы – все казалось Валентину пропитанным любовью к нему. Отдавшись неге, ему хотелось сейчас только одного – чтобы состояние счастливого покоя не покидало его как можно дольше. Но сказочная фея блаженства с каждым толчком троллейбуса все больше ускользала от Валентина, таяла в пыльном воздухе жаркого лета. Валентин мог лишь приостановить ее уход, задержать в руке трепетный шелк ее одежды. Улыбаясь всем вокруг, он выскочил на своей остановке и почти бегом направился в знакомую пельменную, где ему, как постоянному клиенту, наливали в долг.

Снова на улице он очутился около полуночи. Давно уже стемнело. Яркий свет уличных фонарей, задавленный непомерной тяжестью вселенской тьмы, покорно стлался вдоль черного полотна проспекта. По пустынному шоссе с протяжным воем проносились на огромной скорости редкие автомобили. Тротуары обезлюдели. Ночь поглотила город.

Тяжело вздыхая, Валентин тихонько плелся домой. Ему оставалось дойти до ближайшего светофора, пересечь проспект, а там уже переулками, дворами – и он дома. С перепоя хотелось спать, мягкие ноги подкашивались. Каждый шаг давался с трудом, светофор казался недостижимой целью.

- Гады вы все, - глядя под ноги, устало бормотал Валентин. – Я к вам со всей душой… А вы мне коньяка пожалели.… Обойдусь дескать… Как сгоны или шланги со склада стянуть, так Валентин друг... А как коньяком угостить, так Валентин и не нужен больше… Иди, мол... Перебьешься.

 Впечатления пережитого дня утомили его. Ничего сейчас не хотелось, ни о чем не думалось. Но Валентин нарочно растравливал себя. Разросшаяся обида за то, что его не пригласили, оправдала бы кражу коньяка и заслонила возможные сомнения в совершенном проступке.

 – Ничего. Я гордый. Я уйду. И может совсем. А там посмотрим еще, как вы без меня завопите. Вот не станет Валентина – все пожалеете. И тещара, и жинка, и на работе тоже. Все! – он бессильно махнул рукой. – Вы что ж думаете, туберкулез - это шутка?… Считай со смертью под руку хожу…А ведь молодой еще… И полтинника не исполнилось… И уже помирать…Э – эх…

Мысль о смерти вызвала острую жалость к себе, своей непутевой жизни. Дыхание перехватило, пьяные, сладкие слезы навернулись на глаза и покатились по щекам.

- Мамочка моя, как надоело все! – всхлипнул Валентин, упиваясь жалостью к себе. – Как тошнит от всего! Лечь бы и уснуть. Навсегда! И чтоб не просыпаться больше! Чтоб ни одна тварь не домогалась души моей! Забыть про все. Зажмуриться и не видать никого больше! Никому я не нужен, так чтоб и мне никто нужен не был! Ведь знаю, что умри я сейчас никто не расстроится даже. Так и похоронят, сволочи, в том же костюме, что и хожу. Ни уважения тебе, ни славы.

Рыдания душили Валентина. В груди все сжалось, противно заныло. Не в силах шагать дальше Валентин остановился, огляделся в поисках скамейки, но нигде вдоль проспекта скамеек он не увидал. Только расставленные стройным рядом мусорные баки. От ближайшего бака вдруг оторвалась черная тень и метнулась через дорогу. Всхлипывая, Валентин утер ладонями слезы и напряг зрение. Тенью оказался большой пушистый кот. Кого-то он приглядел на другой стороне проспекта. Хищно подобравшись, кот прижался всем телом к горячему асфальту и, крадучись, стремительно пересекал залитую желтым светом проезжую часть дороги. Валентин растерянно наблюдал за ним. Удаляясь, кот быстро превращался в маленькую едва различимую точку. Он казался совсем крошечным под массивным, нависающим над ним небом. Размеры кота и размеры разверзшейся над ним Вселенной были столь несопоставимы, что Валентин и себя внезапно почувствовал песчинкой в бездонной пропасти мироздания. Песчинкой, которой, сколь бы малой она не была, никогда не затеряться во тьме бесконечности. Валентин расправил плечи. Вот он весь, как на ладони. И сколько ни жмись брюхом к асфальту, а все равно, пронизанный светом, будешь весь и всегда на виду. В горле у Валентина заклокотало, будто он захлебнулся струями разливающегося света.

 - Э-эх, - дрожащими губами пробормотал Валентин. – Я ж никогда и не думал об этом…Кругом столько света…А я крадусь, словно и нет его…А ведь только голову поднять…Только поднять…

Слезы сильнее прежнего выступили на глазах. Валентин утирал слезы рукавом, размазывал их по лицу. Высыхая на щеках они жгли кожу. Сквозь слезную прозрачную поволоку желтые огни фонарей смазывались в широкие огненные полосы, сливаясь в одну большую огненную реку. Под этой огненной рекой, торжественно и величественно, текла черная река дороги. Грозная. Неприступная.

Валентина потянуло вперед, к свету. Ничего не видя перед собой он сошел с бордюра и ступил в эту черную реку.

Асфальт подался, расступился, мягко принял сначала одну ногу, потом другую. От движения ног по гладкой поверхности побежали тугие круги.

Мир замер.

Звуки стихли.

В пронзительной тишине послышались неторопливые шлепки одинокого весла. Кто-то там впереди, неразличимый на фоне растекавшегося света, сидя в лодке, спокойно греб к берегу. Валентин ускорил шаг. «Не спеши, - остановили его. - Успеешь». Валентин повернул голову посмотреть кто с ним говорит и тут же резкий свет фар ослепил его, да завизжали похоронно тормоза.

И не было боли.

И не было муки.

И не было жизни.

В траурной, звенящей тишине раздавался только неторопливый всплеск загребающего весла…