№21 Сергей ПРОХОРОВ (Россия, Нижний Ингаш) Весёлые истории

Сергей Прохоров - автор шести книг стихов и прозы, основатель и редактор сибирского межрегионального литературно-художественного журнала «Истоки». Печатался в журналах «Юность» (Москва), «Вертикаль» (Нижний Новгород),  «Наше поколение» (Кишинёв. Молдова) «Рукопись» (Ростов-на-Дону), «Лексикон» (Чикаго), других литературных изданиях. Живёт в п. Нижний Ингаш Красноярского края.

Весёлые истории

В стране Дурдомия

Никогда не верил ни в загробную жизнь, ни в инопланетную. В виртуальную, лишь когда попадал в дом к любимой тёще. У неё всё всегда было с ног на голову, лишь бы не как у людей. После очередной такой тёщиной виртуальной неразберихи, вконец вышибленный из реальной жизни, я возвращался вечерней электричкой домой. Вагон был полупустым, не шумным, и я, прислонившись к окну, расслабился и устало закрыл глаза.

Очнулся неожиданно от слепящего глаза солнца. Ни вагона, ни электрички. Стою посреди незнакомой улицы незнакомого мне города. Кругом снуют совсем незнакомые мне и какие-то очень странные люди. Одни хохочут, как сумасшедшие, другие плачут, как дети, третьи держатся за животы…

Внимательно осматриваюсь. По обеим сторонам улицы сплошные торговые ряды: магазины, ларёчки, аптеки… “Совсем, как у нас в России”, – думаю. – Только названия у них такие же странные, как и люди. Вместо: “Овощи”, “Фрукты”, “Колбасы”, “Кондитерские изделия”… – “Скука”, “Хвори”, “Жалобы”, “Смешинки”, “Слёзы”…

Захожу в “Скуку”. На полках в красивых упаковках “Сладкая грусть”, “Супер любовная тоска”, “Зевота в шоколаде”… И красочная реклама над ними: “ЦЕНЫ НИЖЕ РЫНОЧНЫХ.” “Ну, этого добра и у нас хватает,” – махнул я рукой и решил заглянуть в “Хвори”. Любопытно стало: неужто этим дерьмом здесь торгуют?. У нас вылечить от них никак не могут. Зашёл, глянул на полки, прилавок и обомлел. Всё, как в аптеке, в тюбиках, склянках, в ампулах, в таблетках: “Насморки”, “Поносы”, “Зубная боль”, “Чесотка”, “Заворот кишок” и т. д.

– И что? – спрашиваю вежливо-равнодушного продавца в белом колпаке, – Берут эту заразу?

– Ещё как! – вдруг оживился хозяин аптечной лавки, и стал неожиданно словоохотливым. – Одна старушка (у неё постоянные запоры) всю свою пенсию тратит на одни “Поносы”. Так что товар у нас не залёживается.

– А “Насморк”, “Зубная боль”, “Заворот кишок” – это-то кому нужно?

– Берут. Кто себе для бюллетеня, а кто для пакости своим близким недругам. Может, чего изволите? У нас все в лучшем виде, свежее, без червей и не дорого. Если нет денег, можно в кредит…

“Глотайте их сами!” – хотел сказать я, но промолчал.

– А что, может у вас тут и магазины смерти есть?

– Как и у вас. Только всё законно, сертифицировано.

– А счастьем, радостью, мечтой, надеждой у вас тоже торгуют, с сомнением поинтересовался я.

– С этим у нас дефицит. На сто лет вперёд разобрали. Да, вон через дорогу магазин “Счастье”, зайдите, поинтересуйтесь.

За пыльным, сто лет не мытым прилавком сладко дремал древний столетний старик, с бородой до колен. На таких же прогнутых от метрового слоя пыли полках было пусто.

– Ась? Кого? Говорите громче, не слышу, – прошамкал потревоженный ото сна старичок. – Счастья?! – и недоуменно уставился на меня: – Что вы, милый человек, с луны свалились, что ли? Сто лет как уже разобрали весь лимит на счастье. Вот есть махонький кусочек, грамм на десять, но его никто не хочет покупать. Богатым даром не нужно такое счастье, а бедные дразнить себя не хотят. Вот и лежит оно, горемычное счастье, уже позеленело от времени и тоски.

– А что это за город и что за страна, дедушка? – поинтересовался я.

– Дак, ты чё, милый, действительно с луны свалился? Город наш Дурдом называется, а страна Дурдомия. Всё, как у вас, только с ног на голову.

Неожиданно меня сильно качнуло. Я открыл глаза. В вагоне горел свет, последние пассажиры двигались к тамбуру на выход. Электричка начала уже трогаться, когда я выскочил на перрон. Большое багровое солнце уже закатывалось за крыши домов. Вечерело. Я снова был в реальном мире и вскоре забыл про приснившуюся мне Дурдомию, которая , в общем–то, мало чем отличалась от нашей, особенно, когда всё делается с ног на голову.

Магарыч Магарытич

Так ласково окрестили в селе Непросыхаемое печника, столяра-плотника, на все руки работника, Ваньку Зашибалова. Мастер он был действительно справный, а, главное, никакой работы не гнушался, особенно с глубокого похмелья, в котором он находился постоянно, как и всё негусто населённое село Непросыхаемое. За любое дело, кроме “мокрого”, брался охотно, но плату требовал только магарычом и с хорошей закуской, поскольку в доме у него насчёт поесть, как говорят в народе, мышь с горя в холодильнике повесилась.

А у вдовой Макарихи… нет, не крыша прохудилась – забор совсем обветшал, вот-вот рухнет. И скотина всякая норовит пролезть, да и выпивающие мужики летом за зелёной закуской лазают.

– Ты уж, Магарытичь, милый, будь добр, поправь мне заборчик, покуда я в райцентру сношусь по делам, – ласково встретила Зашибалова Макариха.

– И что у тебя за такие срочные дела, Макаровна? Было видно невооружённым глазом, что Зашибалов был с глубочайшего похмелья. Обхватив голову руками и массажируя виски, он с надеждой взирал на Макариху.

– Гостей еду на вокзал в райцентру встречать, – радостно оповестила она Ваньку. – Дочка с зятем едути. Ты уж будь добр, подправь, а то перед гостями неудобно, срамно в глаза смотреть.

– Дело плёвое! Это мы вмиг подправим. Особливо, ежели и ты, Макаровна, меня подправишь. А то я вчера малость того…

– Конешно, конешно! – засуетилась Макариха. – Заходь, родненький. Она быстро накрыла стол, сбегала в подвал, принеся запотевшую литровую бутыль самогону.

– Ты уж только тут без меня, Магарытич, а я побежала на автобус.

Не дожидаясь, пока Макариха скроется за дверью, Ванька, радостно потирая руки, взгромоздился за стол и, не спеша, налил себе первую. Опрокинул, покряхтел для солидности и молча приступил к насыщению своего проголодавшегося желудка. Опрокинул вторую. Закурил, раздумывая с чего бы ему начать порученное Макарихой дело. Вспомнил, что его на сегодня приглашал помочь сложить русскую печь сват Григорий Заворотниковский.

“Надо успеть”, – подумал Магарытич и налил третий стакан. Самогон был “первочовский”, и Ванька, повеселев от выпитого, мутным взглядом осмотрел жилище Макарихи. Остановил свой взор на русской печке. Подошёл к ней, заглянул в топку, в поддувало. Вспомнил об инструменте. “Надо, пока на ногах, сноситься за ним”, – сообразил Магарытич. Сбегав, на редкость резво, за печным инструментом, он налил четвёртый стакан. Опрокинул, утёр губы, уже не закусывая, и яростно принялся за дело. Через полчаса в доме было, как после бомбёжки: огромные кучи кирпича, разбросанные по всей квартире, пыль, копоть и накопившийся за годы и вырвавшийся наружу запах угарного газа.

Макариха, войдя с гостями в дом, тут же и рухнула без чувств. Гости с удивлением и ужасом смотрели на груды кирпича, на пьяного Магарытича, довольно и шумно посапывающего за столом мертвецким сном.

А в это время с нетерпением поглядывал в окошко сват Григорий Заворотниковский, поджидавший Могарытича, и уже всё приготовивший для разборки своей печи.

«Обмыли» каникулы

Торжественно прозвучал школьный звонок, извещая о начале летних каникул, и стоголосая масса юных тел, как горох из дырявого мешка, высыпала во двор сельского очага знаний, растекаясь по обе стороны единственной улицы села.

Мы с Федькой, сыном председателя сельского Совета, домой на радостях не торопились. Посидели на крылечке клубной библиотеки, наслаждаясь наступившей свободой от школьных занятий, теплом солнечного дня, пением птиц. По пути заглянули в сельскую лавку.

Продавщица тётя Соня, что-то тихо напевая, расставляла на полке зеленоватые бутылки «Московской» водки, доставая их с лёгким позвякиванием из фанерного ящика.

Долговязый Федька, загадочно посмотрев на меня сверху вниз, вдруг резко нагнулся и, сложив ладони трубочкой, шепнул:

– Серый, может, отметим каникулы?

«Серый» – это моя кличка, как и большинства пацанов с именем Сергей. Я от неожиданности даже вздрогнул, стыдливо отстраняясь от Федьки и глядя с испугом в сторону продавщицы. Но тётя Соня и не смотрела на нас, занятая разбором привезённого товара.

– Ты что? – едва слышно прошептал я. Да у меня и денег-то нет.

– Ерунда. Это нам раз плюнуть, – опять сложив ладошки трубочкой, прошептал мне Федька на ухо. – У батьки их в столе, как грязи. – И уже громче, чтобы слышала и тётя Соня, сказал:

– Пойду у бати денег возьму: что-то пряников свежих захотелось. Жди меня здесь, я мигом.

И Федька словно испарился. Но уже минут через пять (дом через дорогу) стоял у прилавка.

– Тётя Соня, мне кило пряников и бутылку водки… для бати. – Федька решительно выложил на прилавок пятидесятирублёвую ассигнацию.

Продавщица пристально, испытывающе посмотрела на председательского сынка, что-то буркнула себе под нос, но достала из ящика зелёную бутылку с такой же зелёной этикеткой «Московская» и, не выпуская её из рук, спросила:

– Что это у Степана Сергеевича за праздник? И почему сама Мария, мать твоя, не пришла?

– Так некогда ж ей, на стол накрывает. А празднуют чего – не знаю, может, в честь меня. Я же, тётя Соня, в пятый перешел.

– Ишь ты! Грамотей! Как батька, будешь бумажки в конторе перекладывать? – уже по-доброму ворчала тётя Соня, предусмотрительно заворачивая бутыль в бумажный пакет, подальше от посторонних глаз. Не ровен час, увидит учитель – разговоров не оберешься.

– Ну, куда пойдём? На зады? – предложил Федька, когда мы отошли немного от магазина. Задами мы звали участок между деревенскими огородами и речкой. Там в промытых весенними водами оврагах мы часто собирались, чтобы поиграть в войну, в подкидного дурачка, другие детские и взрослые игры.

Опустились в один из оврагов. Присели на сооруженные там стульчики из чурочек. Федя выложил кулёк с пряниками, вытащил из-за пазухи свёрток с «Московской», а из кармана штанов прихваченный граненый стакан. Достал складишок, постучал им по горлышку, запечатанному сургучом. Сургуч крошками осыпался на брюки. Поддел кончиком ножа оголившуюся от сургуча железную пробку. Та со звоном отлетела в сторону, и в нос ударил острый спиртовой запах. Налив полстакана, Фёдор протянул его мне.

– Не, ты первый, – боязливо отстранил я руку Федьки. Я ещё ни разу не пробовал водки, но признаться в этом не хотел, чтобы не казаться маменькиным сыночком.

Федька выпил одним махом, как заправский выпивоха, смачно занюхав рукавом рубахи. Достал из пакета пряник, с хрустом откусил. Налил в стакан снова и решительно протянул мне. Проглотив слюну и стараясь не дышать, я через силу сделал несколько глотков. Горькая жидкость на мгновения застыла внутри, готовая вырваться назад, и я с силой попытался протолкнуть её внутрь. Обожгло внутри, и непривычное тепло разлилось по всему телу. Закружило в голове…

Федька уговаривал выпить ещё и ещё.

Не помню, как пришёл домой. Долго меня мутило и рвало. Было стыдно. Много лет потом не мог терпеть запах водки. А Федьку тогда ещё захотел отучить от этой дурной привычки. Но как? Федька хоть и старался при нас, пацанах, выглядеть независимым, но я-то знал, как он боялся отцовского ремня.

На следующий день, придя к Федьке, но не застав его дома, я, между делом разговаривая с его отцом, намекнул:

– Дядя Стёпа, а почему вы не замыкаете стол с деньгами?

– Что?! – И дядя Стёпа метнулся к столешнице, открыл её, достал солидную пачку денег, пересчитал. Посмотрел на меня удивлённо:

– Полсотни не хватает.

– Это Федька взял. Мы каникулы обмывали, – ляпнул я и убежал.

Нехорошо, конечно, я поступил, предал друга.

Не знаю, как председатель сёк своего сыночка, но Федька долго не мог сидеть на скамейке, всё больше на корточках. Степан Сергеевич меня не выдал, а Федя догадывался, но молчал, мне не мстил. Потом, слышал, стал большим человеком, начальником солидного производства. Может, после отцовской порки поумнел.

Уха из петуха

Из очередного отпуска домой (месяц плюс дорога туда и обратно) я возвратился на корабль с двухнедельной просрочкой и медицинской справкой о “липовой” болезни, заверенной к тому же не военкоматом, а председателем сельского совета. Побаивался, что придерутся к этому, как и моя болезнь, липовому документу. И когда командир корабля, сетуя на то, что корабль вдруг оказался без кока, спросил меня, как бы случайно, не умею ли я кашеварить, я, не задумываясь, лишь бы отвлечь его от серьёзного изучения врученной ему мной справки ляпнул.

– Конечно, могу!.. Это самое… с детства варю.

Командир обрадовался, что проблема неожиданно разрешилась, и засунул справку в стол, даже не взглянув на неё.

– Вот и хорошо, дружок, вот и славно. Иди, принимай камбузное хозяйство

Рабочим на камбузе мне приходилось, как и многим салагам, бывать не раз. И мне нравилось наблюдать, как этим занимался профессиональный корабельный кок. Так что все операции по приготовлению первых и вторых блюд я примерно знал. Но, оказавшись на камбузе уже не в качестве рабочего матроса, а назначенным командиром коком, я немного растерялся. В меню на первое в этот день был борщ. Раскромсав на куски стегно говядины, уложил мясо в бак, залил водой и включил электропечь. Пока рабочий по камбузу матрос чистил картошку, я достал с полки поваренную книгу и углубился в ее изучение. В окошечко камбуза постучал баталер:

– Кок! Принимай свежую рыбу. Командир захотел ухи! И просунул в окошечко три увесистых рыбьих тушки. Забыв, что в котле уже млеют куски говядины, я быстренько почистил, и разделал рыбу, и опустил куски в уже закипавшую воду. Потом отправил в котёл нарезанную пластиками картошку и прочие приправы, необходимые для приготовления ухи. И уха получилась отменной. Ребята ели, нахваливали и просили добавки. Вот только сам командир корабля капитан-лейтенант Козин, не то чтобы усомнился в качестве ухи, но выразил нескрываемое удивление, протягивая мне через окно кают-компании увесистую кость бывшей рогатой скотины.

– Скажи, пожалуйста, дружок, что это за рыба?

Сам я к трапезе ещё не приступал и потому в недоумении пожал плечами:

– Так, вроде, горбуша, товарищ капитан-лейтенант. Как Вы просили. Когда в котел кидал, была рыбой.

И тут до меня наконец-то дошло. Как же я мог забыть про борщ в меню, про брошенное в котёл мясо говядины? Получилась уха из петуха. Аж в пот бросило. “Всё, – думаю, – откашеварил!” Но командир и не думал снимать меня с кашеварства. И не разачаровался в этом. Я все-таки научился готовить и хорошо, и вкусно. Но иногда командир, когда бывал в хорошем настроении, напоминал про тот случай, как бы вскользь:

– А ушица все-таки была отменной!