 |
СЕТЕВОЙ ЛИТЕРАТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ |
 |
 | | | | | | | ||||||
 | | | | | | | | | | | | |
 |
 |
 |
№21 Валентин СОРОКИН (Россия, Москва) Поэтическая страница
 | ||||
 | ||||
|
На главную  Наша словесность №21 Валентин СОРОКИН (Россия, Москва) Поэтическая страница |
Здравствуй, Время!
Поэма эта была напечатана в Челябинске в 1964 г. в газете «Челябинский металлург». Редактор получил строгий выговор. Поэма была запрещена. Меня защитил от выговора и склок Евгений Михайлович Тяжельников, секретарь обкома КПСС. Сейчас поэма широко публикуется. Спасибо «Московскому Литератору».
1.
Шумит над Уралом весенний, Спокойный, капельчатый дождь. В траве И в заброшенном сене Ты все ароматы найдешь. Озера серебряной дрожью До гнутых боков налились. С тугой зеленеющей рожью Сомкнулась дремотная высь. И где-то тропой каменистой, Качая в кустарниках тень, Спешит тонконогий, пятнистый, Наполненный страхом, олень. А там, за мохнатой грядою, Скрывая извилистый хвост, С тяжелой, магнитной рудою К заводу скользит тепловоз. И в мареве угольной лавы, Как радуга, вскинут плакат... О, край мой железа и славы, Я — твой сталевар И солдат! Когда колчаки по России С колена палили в упор, Здесь кровью отцы оросили Любой неприметный бугор. Захочешь, Услышишь воочью, Лишь только зашепчется лист, Тачанки лихой многоточья И сабли чапаевской свист. Легенда! Она по соседству... И росчерк ее не угас. Теперь это, вроде наследства, Оставило время Для нас. Сегодня за все мы в ответе! Сегодня, Круша рубежи, Трубит революции ветер Над миром бесправья И лжи! Уже от Москвы до Гаваны Единой окраски Лучи! Летят журавлей караваны И рвутся кометы В ночи... А мы, с молодыми сердцами, Отцам По закалке равны, Сегодня выходим творцами В манящие дали Страны! Тревожно распластано знамя — Наш путь не протоптан и крут... За нами! За нами! За нами! Кто верит и в счастье, И в труд.
2.
Пустынные, ржавые тучи. Угрюмая, знойная вязь. И трактор в барханах зыбучих Хрипит, На дыбы становясь. Когда-то К базарам бухарским — Гортанна, Хмельна, Широка — Текла из подвалов из барских Славянской торговли река. Гонимы барыжным набатом, Протяжно скрипели воза. Купец Над верблюдом горбатым, Как беркут, таращил глаза. О сколько позорных столетий — Измучен, Затравлен И слеп — Здесь падал дворовый от плети, За кружку прохлады и хлеб! Его зарывали без гроба. Ведь жажда, как бритва, остра... А ныне в брезентовых робах Здесь юность Поет у костра. Ей снятся дворцы да оркестры, Да парки густы и тихи. О ней заскучали невесты, Ее заждались женихи. Пусть руки в царапинах грубых И жизнь кочевая бедна. Венчает в смоленые трубы Простор азиатский она. Венчает, Растет И крепчает. Моря одевает в гранит. И радость по-детски встречает, И верность, как тайну, хранит! Тот случай забудется разве? Безусый романтик-шофер Увел незаправленный газик Еще до предзорья, Как вор. В наглаженной тонкой рубашке, Носки ободрав у штиблет, Собрал васильки и ромашки В пахучий кустистый букет. И только прилег он у плёса, В туманном ворсистом дыму, Мужские стыдливые слезы Внезапно явились к нему. И с нами бывает такое: Завьюжатся чувства в груди, За то, что не знаешь покоя, Что все у тебя впереди! За то, что от птичьих созвучий Ольховник трясется, пыля... За то, что легко и могуче Родимая дышит земля. Он думал: и в самом-то деле Чего на судьбу нам пенять? Опять космонавты взлетели. Не чьи-нибудь, наши опять! Помешкаю чуть и девчатам За «Чайку» вручу им цветы. И снова под шиной зубчатой, Как струны, Звенели мосты! Охвачен томлением сладким, К рулю он победно прирос. И вот забелели палатки В черте горизонта вразброс. Уже суетились на базе И сторож к механику мчал. Но всхлипнул растерянно газик И, словно винясь, замолчал... Мечтатель! Он чудо лесное В рубашку закутал, как мог. И в пекло угарного зноя Шагнул с перекрестка дорог. Он выспится там на привале, Попьет... И о том ли тут речь? Вот лишь бы цветы не увяли. Вот лишь бы их свежесть сберечь. А солнце плыло и сверкало. Калило песок с высоты. Но был этот парень С Урала, Защитник земной красоты.
3.
Когда я теряю отвагу, Когда я округло пишу, Я жгу без разбора бумагу И утром к ребятам спешу. Не стал я глухим и покорным. Забывчивым, сытым — не стал... В густом бормотанье Моторном Искрится и плещет металл. Как будто горящая птица Раскинула крылья на миг... О, мудрые, честные лица Героев безвестных моих! Пацан, хулиган фезеушный, Покинувший мать и отца, Я здесь научился бездушье Громить И громить до конца. И глупых ошибок уроки Глотал я обиженно здесь. И первые робкие строки Слагал, лишь успею присесть. Да, юность подобна канату, А я на баланс не ловкач... Я здесь, понимаете, В Нату Однажды влюбился, хоть плачь. Она возвышалась принцессой Среди пирожков и конфет. И я с потайным интересом Нырял из кабины В буфет... Следил за красивой сноровкой, За нежностью женской её. — Вам что? — Мне? Опять газировку... И падало сердце мое. А в цехе насмешки: — На воду Истратился парень, ну-ну! — Жара! — И доходы заводу... — А если б такую погоду На всю, скажем, нашу страну?.. Но я не сдавался остротам. Да мало ль в словах чепухи? И Нате принес на работу В измятом конверте стихи: «Давно я на родине не был. А, кажется, только вчера На летнее доброе небо Беспечно глядел со двора. Владел я магической властью, Всесильным смычком — в кулаках... Хочу — Синеглазое счастье Покажется мне в облаках, Прибои запенятся гневно, И тронутся льды без причин. И выйдет русалка-царевна В сияющих гроздьях парчи. Хочу — И природу умерю. Шоссе расстелю, как холсты... Нет, я никому не поверю, Что эта царевна не ты!» Я ждал, от бессонниц худея. И вот распечатал ответ: «Смешную ты сказку затеял. Большой, а серьезности нет». Нас время мотает и хлещет. И я до сих пор говорю, Что в мире На многие вещи Я с горькой улыбкой смотрю... Минута, и к черту доспехи! И важность — ничком под откос Ты в цехе! Ты в цехе! Ты в цехе! Долдонят реборды колес. — Какое холеное тело! — Мечта стосковавшихся дам! — Ты что, занимаешься делом Иль только обедаешь там?.. — А ну, расскажи о столице! По-братски, не бойся, давай! И где ж из канадской пшеницы Румяный толстяк-каравай? — Когда образумится Мао? — Не шибко поймешь из газет... — Кормили, наверное, мало, С того и обиделся дед? И хлеб, И железо, И камень Ты сам же грузил в поезда. Теперь благодарность... — Плевками. — А так и бывает всегда! Айда, улепетывай к Богу... — А наш простофиля-народ Сует то кредит, То подмогу В любой голодающий рот. Кузнец приподнялся: — Усталость В них это... И горечь при том... ...Товарищи, Нам же досталось Разрушить неравенства дом. Мы в новый зайдем, как герои! К чему недовольство и злость? — Конечно, его мы построим. — Пожить бы в нем только пришлось... Попробуй таких покори-ка. Сопели, курили в тени. И было ужаснее крика, Когда замолчали они... А краны в раскованном гуле Ползли, По-медвежьи фырча, Ковши, как медовые ульи, Неся друг за другом к печам. И, словно для всех поколений, В углу, Что уютен И прост, Нахмурился раненый Ленин И вскинул кепчонку, Как тост! За гибель, измены и сводни, За веру в намеченный план Немало в нас Целит сегодня И правых, и левых Каплан... Сегодня за все мы в ответе! Сегодня, Круша рубежи, Трубит революции ветер Над миром бесправья И лжи. Когда на пяти континентах Победу Куранты пробьют, Мы вновь оживем в кинолентах И в гимнах О нас Пропоют!..
4.
Я помню, в Челябинск из Рура Приехал мартеновский спец. Еще молодой, Белокурый И на ноги быстрый, как бес. Вбегал он в столовую рано. Закусывал, брал папирос. Потом по пролетам, По кранам Шнырял до полуночных рос. Итожил расчеты в блокноте, Сгибал углеродистый прут, Мурлыкал на ласковой ноте: «Гут морген! Гут, Руссия, гут!» Не зря, мол, вы подняли спутник, Хвала вам за это и честь... Для нас Это будни, как будни. Чему удивляться-то здесь? Мы даже к нему подобрели. А друг, Вдохновеньем согрет, С него написал акварелью Для нашего клуба портрет. На фоне космической дали Он рос в освещении гроз. На мраморный лоб ниспадали Надменные пряди волос. Покой, Луговой и безмолвный. В песке золотом берега. Да русской черемухи волны Зацветьем кипят, как пурга. Холмы, Перевалы, Дороги, Деревни, и дети гурьбой Полощут веселые ноги В затонной воде голубой. Луны расчлененные диски, В кустах гармонист-соловей Да братских могил обелиски В суровой печали своей... О, Родина, каждый стократно Отдаст тебе сердце и пыл! Портрет был немного абстрактным, Но щедрым По-нашему был. Никто никакие препоны Ему под полой не запас. И выкормыш мрачного Бонна Почуял раздолье у нас. Бродил он по улицам пестрым Да в скверах оттачивал мысль... И кадры, мелькая, как версты, В карманах спиралью вились... А мы-то общению рады. А мы-то опять же с добром. И вот закатился в бригаду Кузнец раздраженный, как гром. Прокашлялся, глянул сурово, Встряхнул тяжеленную трость: — Здорово, ребята! — Здорово. — А как поживает ваш гость? Вчера, говорят, с аппаратом Он ползал в ограде у ТЭЦ. Обделали нашего брата... И тут распрямился кузнец Да как рубанет кулачищем: — Привыкли мы всех обнимать! А в нас что-то роются, ищут... Прохвосты, Раз-з-зетак их мать! Он сплюнул, темнея от злости: — Давить бы их надо, как блох! И мы в резиденцию гостя Нагрянули кучей, врасплох: — Привет коллективному другу! — Ребята-орлы! На подбор! Он даже присел с перепугу. И мы не начнем разговор. Тогда и защелкал билетом Кузнец, как заправский артист. — Давай-ка, милок, отобедай, Тряпье в чемодан — И катись! А то мы тебя приголубим, Не сразу сочтешь этажи... Портретик попался Нам в клубе. Держи его тоже. Держи. На нем ты блистателен с верхом. Фантазии нету конца. Пускай же воинственный Эрхард Похвалит тебя, молодца! А коль дополнение надо, Заметь, у того вон села Мой батька такого же гада Клинком развалил до седла... — ...А мне фотопленку бригада Вручила, как общий успех: — Немедленно — в полный порядок!.. Просушишь И завтра же в цех. Сижу я в мятущихся вспышках, А в пальце дрожит карандаш: Калибровый, Тракторный, Вышка... И рядом — центральный гараж! Повадка, действительно, волчья. И вдруг, как навеянный сон: В сорочке, разодранной в клочья, С кирюхой — оболтус Гарсон. Он выпятил голое пузо, Грустя над бутылочным дном. И подпись: «Джентльмены Союза Бесцельность Залили вином». Он долгое время, бедняжка, Карьеру бросал на весы. Скупал у туристов подтяжки И с мягким лавсаном трусы. Потел за дощатым Прилавком. И вновь, насосавшись в дугу, И пел, И смеялся, И гавкал, И плакал навзрыд: «Не мо-г-гу!» А где-то вздымала работа. Седой океан у борта. Стрелял гарпунист с разворота В огромную тушу кита. По трапу спешили матросы. Баян размечтался всерьез О доме, О девичьих косах, О шелесте грустных берез... И мы с молодыми сердцами, Отцам По закалке равны, Входили Творцами, Борцами В манящие дали Страны!
5.
Вниманье! Вниманье! Вниманье! Опять разобижен и мглист, С гримасой, С телесным ломаньем Бредёт в ресторан Нигилист. За ним, Оправляясь от неги, Вкушая обильный запой, Стиляги, как в старь печенеги, Лохматой, Разбойной толпой: «Начальства много! Орут, орут: Не надо Бога! Владыка — труд. Лишь в нем удачи И барыши... Начальству — дачи, А нам — шиши! Что нам зарплата? Мы каждый день Берем по блату Трудбюллетень. А мама Кера! Займи нам грош! Какая эра — Не разберешь. Кто осторожный, Тому и честь. Хватай, где можно! Тащи, что есть! Живи с апломбом: Кум — королю... Взорвется бомба И — улю-лю!..» Друзья, по какому же праву В такие В гудящие дни Большой, Полудикой оравой Проспекты поганят они? Их лозунг опасней крамолы: Плевать на великий завет... Для них уже нет комсомола, А, может, и партии нет. Скулят: «Ну, чего к нам пристали? Нейтральные мы. И виват! При культе же нас Воспитали, Так, значит, и культ виноват»... Ни в шахту, Ни в домну, Ни к пульту Таких не загнать на ура... И нам по всему бы Без культа Давно присмотреться пора... Чужда им романтика наша, Не дорог октябрьский салют. Мы — дети заводов и пашен. Они — потребители блюд. Ухмылки их мной не забыты. Я помню, визжал под фокстрот. Баклушник, прыщами изрытый: «Скромняга! Видать, патриот»... Ожгло мои щеки румянцем. Еще прослыву дикарем! Ну что ж, если хочешь, И в танце Заносчивость мы подотрем. И я озорно, разряжённо Крутнул каблуками паркет. И злобой давились пижоны, Что выправки этакой нет. И дома, себя утешая, Строчил я Взъерошенный стих: Россия стиляг не рожает. А кто экспортирует их?.. «Свобода, без граней свобода!»... Набор лоскутков и мастик. За то, что вас милуют годы, Путиловец нам не простит. Он шлемом смахнет Разговоры. Над хмелем, Над звоном посуд Он встанет из дыма «Авроры» Вершить завоеванный суд! Сегодня за все мы в ответе! Сегодня, Круша рубежи, Трубит революции ветер Над миром бесправья И лжи! Уже от Москвы до Гаваны Единой окраски Лучи! Летят журавлей караваны И рвутся кометы В ночи... И мы с молодыми сердцами, Отцам По закалке равны, Сегодня выходим творцами В манящие дали Страны! Тревожно распластано знамя — Наш путь не протоптан и крут... За нами! За нами! За нами! Кто верит и в счастье, И в труд. Когда на пяти континентах Победу Куранты пробьют, Мы вновь оживем в кинолентах И в гимнах О нас Пропоют!
6.
Шумит над Уралом весенний Все тот же Капельчатый дождь. В траве И в заброшенном сене Ты все ароматы найдешь. Озёра серебряной дрожью До гнутых боков налились. С тугой зеленеющей рожью Сомкнулась дремотная высь. В бору многодумном истома, Мерцанье сосновой иглы. Рассыпчатым буйным
Содомом Поля оглашают щеглы. И лилий глубокие вазы Среди тростников и коры. И, словно в порту водолазы, Забулькали в реках бобры. И в мареве угольной лавы, Как радуга, вскинут плакат. О, край мой железа и славы, Я — твой сталевар И солдат! И в жилах моих продолженьем Течет половодье атак... ...Отсюда кидались
В сраженье За танком Неистовый танк! Один и поныне в Донбассе Стоит в деревянном кругу... Он даже холодный опасен Откованной сталью Врагу! Его утвердил по приказу Мой брат, — что в могиле давно... С девчонкой своей сероглазой Побыть не успел он в кино. Но мертвым сейчас Не молчится. И в зимней глухой тишине, Вы знаете, Брат мой стучится, Стучится, Стучится ко мне! Юнец, опоясан ремнями, Простившийся с детством В тылу, Зайдет с боевыми парнями И сядет привычно к столу: «А есть ли у вас Кошевые, Гастелло, Матросовы есть? Мы даже в мешки вещевые Толкали гранатную месть!» Ужель на икру, на колбасы, На жвачки пайковые Всласть Меняют цековские асы И нас, и Советскую власть? И, ставши давно подлецами, Намерены Родину сдать. А мы, полыхая сердцами, Ее рождены созидать.
7.
В минуты коротких сомнений Себя убеждал я не раз: Пускай мы других поколений, Но та же присяга И в нас. И если фашистская жаба Плеснёт пулеметным дождём, Уйдем в партизанские штабы, К зениткам И к танкам уйдем! Сегодня за все мы в ответе! Сегодня, Круша рубежи, Трубит революции ветер Над миром бесправья И лжи! Покуда не вырвали знамя У нас И не хапнули труд, — За нами! За нами! За нами! Наш путь и трагичен, И крут!.. Пускай замолчат словоблуды: Сплошаем — они до креста Разграбят державу, иуды, И нас предадут, как Христа.
1963 — 1964 гг.
|
Комментарии |
ЛГ
2011/07/30, 21:44:09
Известному русскому поэту Валентину Сорокину, лауреату многих литературных премий, проректору Литературного института, руководителю Высших литературных курсов, исполняется 75 лет. Примите наши поздравления, Валентин Васильевич, и самые искренние пожелания здоровья и творчества. ТЫ ИДЁШЬ Ночь идёт, и замолкают птицы, Ночь идёт – уснули облака, Ночь идёт, и тихо серебрится Средь полей усталая река. Ночь идёт, и не луна, а лебедь По затону звёздному плывёт, Ночь идёт, и на земле и в небе Голос твой опять меня зовёт. Слышу губы, слышу руки, руки. Вздохи сердца память обожгли, – Не нашли забвенья мы в разлуке, А в любви покоя не нашли. Ночь идёт – и прячется поспешней Всё, к чему прикосновенья нет: Свет идёт, высокий и нездешний, Свет Христа и утоленья свет. Ты идёшь, и озаряет дали Свет твоих неповторимых глаз, Только жаль, что на моём Урале Отчий дом уже не встретит нас. Александр
2010/11/29, 22:27:24
Пророческая поэма!!! Добавить комментарий:
|
Валентин Сорокин (25 июля 1936, Ивашла, Башкирия) — советский и российский поэт и публицист, член Союза писателей России. Родился в многодетной семье лесника. Родители - Василий Александрович и Анна Ефимовна Сорокины. Отец с Великой Отечественной войны вернулся инвалидом, старший брат погиб в результате несчастного случая. В 14 лет уходит из родительского дома и поступает в фабричное училище. Десять лет работал оператором электрокрана на Челябинском металлургическом заводе. Закончил вечернюю школу и техникум. В 1962 году приезжает в Москву для учёбы на Высших Литературных Курсах. Окончив, в 1965—1967 годах Сорокин заведует отделом поэзии в саратовском журнале «Волга». В 1968—1969 ведёт отдел очерка и публицистики в журнале «Молодая гвардия». В 1970—1980 годах Валентин Сорокин становится Главным редактором издательства «Современник». В 1974-м году он становится лауреатом Премии Ленинского комсомола. Начиная с 1978 года на Сорокина и других руководителей «Современника» начинаются гонения со стороны властей. Его лишают квартиры, выносят на обсуждение Комитета Партийного Контроля. С 1983-го года Сорокин руководит Высшими Литературными Курсами. В 1986-м году за книгу «Хочу быть ветром» (1982), содержащую в основном любовную лирику, он удостоен Государственной премии РСФСР. После распада СССР Сорокин трудится в качестве сопредседателя Союза писателей России, затем работает заместителем председателя исполкома Международного сообщества писательских союзов. В 2000-м году за поэму «Бессмертный маршал» Сорокину присуждена Международная премия имени М. А. Шолохова. Также удостоен литературных премий имени А. Твардовского, В. Федорова, В. Тредиаковского и др.